— Но я уже совершеннолетняя. Я могу выбирать сама.— Можешь, и выберешь. И ты сделаешь разумный выбор. Я уверен в тебе, дочка. Докажи мне, что я уверен не зря.
Иммуносупрессивная подготовка оказалась едва ли не хуже деконтаминации. Бывали дни, когда Эстер ничего, кроме машин и трубок, не видела. Бывали, однако, и такие, когда она чувствовала себя почти человеком и радовалась, когда скуку разгоняли визиты Ноаха.— Эй, — сказал он, — ты слышала про старуху? Ее все в Городском видели. Началось с того, что закричал ребенок, потом его мать увидела, а потом вообще все. Говорят, она такая сморщенная; старенькая, вроде как азиатка, знаешь, с раскосыми глазами, как у Юкио и Фреда, но скрюченная, и ноги у нее кривые. Она ходит там и вроде бы собирает мусор с палубы, только никакого мусора там нет, и складывает в мешок. Если к ней подойти, она пропадает. И еще у нее во рту ни единого зуба нет!— А обожженная еще ходит?— Ну, во Флориде заседал какой-то женский комитет, и тут за столом появляются еще трое, и все черные. Поглядели и пропали.— О-о, — выдавила Эстер.— Папа назначил себя в Аварийный комитет, там все больше психологи. Разрабатывают теорию массовых галлюцинаций, сенсорных деприваций и все такое. Он тебе сам все расскажет.— Да, уж он расскажет.— А, Эся…— Эся-меся.— Они уже… то есть я хочу сказать… ты уже…— Да, — ответила она. — Вначале вынимают старые. Потом ставят новые. Потом соединяют нервы.— Ой!— Вот-вот.— А тебе правда придется выбирать…— Нет. Врачи мне найдут наиболее совместимые генетически. Уже подобрали пару отличных еврейских глаз.— Что, точно?— Да нет, шучу. Не знаю.— Хорошо станет, когда ты будешь ясно видеть, — проговорил Ноах, и впервые Эстер услыхала в его голосе хрипотцу, как у гобоя, первый надлом.— Слушай, у тебя есть запись «Сатьяграхи»? Я хочу послушать.Оба, и брат и сестра, разделяли страсть к опере двадцатого века.— Не вижу в этом игры ума, — заявил Ноах голосом отца. — Полное безмыслие.— Ага, — согласилась Эстер. — И все на санскрите.Ноах включил запись с последнего акта. Они вслушивались в высокий и чистый голос тенора, выпевающий летящие ноты — все выше, выше, как горные пики над облаками.
— Есть повод для оптимизма, — сказал врач.— Что вы хотите сказать? — поинтересовалась Шошана.— Что они ничего не гарантируют, Шо, — пояснил Изя.— Почему?! Обещали, что это простая операция!..— В обычном случае…— А такие бывают?— Да, — отрезал доктор. — Этот случай необычен. Операция прошла идеально. Подготовка — тоже. Но реакция пациентки позволяет предположить возможность — маловероятную, но все же — частичного или полного отторжения.— Слепоты.— Шо, ты знаешь, даже если она отторгнет эти трасплантаты, можно попробовать снова.— Вообще-то электронные импланты могут оказаться функциональнее. Сохраняются зрительная функция и ориентация в пространстве. А для периодов бездействия зрения есть съемные сонары.— Так что у нас есть поводы для оптимизма, — прошептала Шошана.— Осторожного оптимизма, — уточнил доктор.
— Я позволила тебе сделать это, — сказала Шошана. — Позволила, а могла остановить.Она выдернула руку и свернула в поперечный коридор.Изе пора было в доки, давно пора, но, вместо того чтобы двинуться от Центра здоровья прямо вниз, он направился к самой дальней лифтовой шахте, через весь Городской ландшафт. Ему нужно было побыть одному, подумать. Одну даже операцию Эстер тяжело было перенести, а еще эта массовая истерия, и если Шошана теперь бросит его… Изе мучительно, страстно хотелось побыть в одиночестве. Не сидеть с Эстер, не говорить с докторами, не спорить с Шошаной, не идти на заседание комитета, не выслушивать, как истерики пересказывают свои галлюцинации, — только побыть в одиночестве, перед терминалом ЭМ, ночью, в покое.— Только глянь, — произнес высокий мужчина, Лакснесс из ЭВАК, остановившись рядом с Изей и вглядываясь во что-то. — Что будет дальше? Как по-твоему. Розе, что творится?Изя проследил за направлением его взгляда. Мальчишка переходил коридор-улицу от одного кирпично-каменного фасада к другому.— Мальчишка?— Да, Господи, посмотри на них.Ребенок уже ушел, а Лакснесс все смотрел, по временам сглатывая, точно его тошнило.— Мортен, он ушел.— Должно быть, это из районов голода, — отозвался Лакснесс, не меняясь в лице. — Знаешь, в первые пару раз я думал, что это голографические проекции. Решил, что это кто-то вытворяет, — знаешь, может, у связистов крыша поехала или еще что.— Мы исследовали эту возможность, — заметил Изя.— Ты на их руки глянь. Господи!— Мортен, там никого нет.Лакснесс глянул на него:— Ты ослеп?— Там никого нет.Лакснесс смотрел на него, точно сам Изя был галлюцинацией.— Теперь мне кажется, что это наша вина, — сказал он, переводя взгляд на то, что мерещилось ему посреди площади. — Но что нам делать? Не знаю.Внезапно он шагнул вперед и замер с тем разочарованным выражением, которое Изя привык уже видеть на лицах тех, чьи галлюцинации рассеивались.Изя прошел мимо. Он хотел сказать что-нибудь Лакснессу, но не мог придумать что.Проходя по коридору, он ощутил странное чувство — точно он проталкивается через некую субстанцию или, может быть, толпу, неощутимую, не мешающую идти. Только множество не-прикосновений к рукам, к плечам, как тысячи электрических уколов, дыхание в лицо, неощутимое сопротивление. Изя добрел до лифтов и спустился в доки. Кабина была переполнена, но Изя ехал в ней один.— Привет, Изя. Видел уже привидения? — весело приветствовал его Эл Бауэрман.— Нет.— Я тоже. Даже неловко. Вот распечатка по моторному отделению, с новыми данными.— Морт Лакснесс только что бредил в Городском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10