Высокий, подтянутый, с волевым подбородком. Глаз его я видеть не мог — мешали темные очки. Но я знал, что они — густого чайного цвета, и некоторые называют их печальными, а некоторые — теплыми. Волосы у него стали длиннее, чем тогда, когда я видел его последний раз по телевизору. Сейчас в их русых волнах, пожалуй, появилось больше седины… Да, намного больше.
Так он постоял немного, а затем посмотрел вниз — с видом человека, который в затруднении пытается вспомнить, что же он собирался делать дальше. Затем повернулся назад к машине и протянул руку — левую, кажется… С его помощью она вышла из машины.
Я услышал непонятное шипение или свист и на миг задумался — что же это может быть? Тут до меня дошло, что я слышу свое собственное сбившееся и внезапно участившееся дыхание. Да, именно этот звук сопровождал первые мгновения, когда я увидел Конни Мизелль.
Дальше, наверно, надо было бы сказать, что я увидел блондинку, очень красивую, с карими глазами… и продолжать в этом духе. Это, конечно, дало бы вам некоторое представление о том, какой она была. Точно так же вы бы в целом представили, о чем идет речь, если б вам сказали, что Тадж-Махал — это такое симпатичное белое строение, а Мона Лиза — миленький рисунок, на котором какая-то женщина этак, знаете, забавно улыбается.
Главное, что было во внешности Конни Мизелль, — это то, чего в ней не было. В ней не было изъянов. Ни единого. От головы до пят, с любого ракурса.
Сказанное не означает, что каждая черточка в ней была совершенна. Если бы это было так, она бы не была прекрасна. Сейчас, когда я думаю о ней, я нахожу, что, пожалуй, ее лоб мог бы быть чуточку более высоким. Носу не помешало бы быть самую малость длинней, а губам — немного посочней. А глаза? Глаза с тайным огнем, мерцающим на самой глубине? Пожалуй, они занимали на лице слишком много места, были какими-то слишком уж бархатисто-карими… Кто-то, может быть, стал бы доказывать, что и ноги у нее чересчур длинны и стройны, и бедра слишком округлы. А грудь — не слишком ли горделива?
Но сложите все эти «ошибки природы» воедино, и сумма предстанет перед вами как волнующая, трепетно-сексуальная красота, граничащая с ходячим вожделением… И в довершение ко всему, в ее внешности светился ум. Возможно, слишком острый ум.
— Рот закрой, — сказал Синкфилд, — муху проглотишь, чего доброго.
— Я не голоден, — сказал я. — Я влюблен.
— В первый раз ее увидел, приятель?
— Да. В первый.
— После того как я увидел ее в первый раз, мне пришлось уйти с работы, отправиться прямиком домой и трахнуть свою старуху-жену. В самом разгаре рабочего дня, господи помилуй!
— Я бы сказал, вполне нормальная реакция.
— Хм, — сказал Синкфилд. — Ты не видел мою жену.
Проходя мимо нас к церкви под руку с сенатором, Конни Мизелль кивнула. Сенатор не отрываясь смотрел строго перед собой. Выглядел он или как после легкого апоплексического удара, или как мертвецки пьяный. У них обоих был одинаково остекленевший, невидящий взгляд и замедленная, чересчур осторожная походка.
Синкфилд не стал кивать Конни Мизелль в ответ. Вместо этого он уставился на нее с видом самого откровенного и однозначного вожделения. Когда она скрылась внутри, он покачал головой.
— Мне бы не следовало думать о таких вещах здесь, — сказал он. — Как-никак, церковь, похороны!
— Как я уже говорил, реакции у тебя абсолютно в норме.
— Я, наверно, слишком много думаю о сексе, — вздохнул лейтенант. — Угораздило мне родиться настолько озабоченным и жениться при этом так, как я женился! Ты знаешь, как выглядит моя жена?
— Как?
— Как мальчик… средних лет. — Он снова покачал головой. — А я ж этим совсем не увлекаюсь.
Напротив церкви остановилось такси. Из него вышел высокий и тощий молодой человек. На нем был темный костюм, синяя рубашка и черный галстук в белый горошек. Волосы у него блистали темной бронзой и цеплялись к голове завитыми волнами. Вообще это был замечательный красавец с резкими и яркими чертами, выглядевший так, словно его только что отчеканили. Кожа у него была светлая, золотисто-коричневая, цвета кофе, наполовину разбавленного сливками.
— Если б мне нравились мальчики, — пробормотал Синкфилд, — я б увлекался такими, как этот. Симпатичный, да?
— Кто он?
— Друг души и тела покойной. Игнатиус Олтигбе, вождь.
— Вождь?!
— В Нигерии он — верховный вождь, черт знает, что это должно означать. Кроме того, он еще и гражданин Америки, поскольку мама у него — американка. А папа — нигериец. Не знаю. Тут как-то все перемешалось.
Игнатиус Олтигбе выглядел лет на 28–29. Легко и изящно перешагивая через несколько ступеней сразу, он поднялся и одарил лейтенанта сверкающей белозубой улыбкой.
— Привет, лейтенант! — сказал он. — Я не опоздал?
Синкфилд посмотрел на часы.
— У тебя еще есть несколько минут.
— Тогда — время немного затянуться! — сказал он, вытаскивая тусклый серебряный портсигар. Он предложил сигарету Синкфилду, но тот отказался, показав, что у него уже зажата и дымится такая же в правой руке. Олтигбе обратился ко мне.
— Не желаете штучку, сэр?
У него был прекрасный британский акцент — без сомнения, плод длительного и упорного обучения правильному произношению. Американцам кажется, что говорить таким образом можно без особого труда — до тех пор, пока они сами не попробуют.
— Я не курю, — ответил я.
— Хорошо вам! — сказал Олтигбе. Поскольку он не двигался с места и продолжал смотреть на меня, Синкфилд в конце концов встряхнулся и проговорил:
— Это — Декатур Лукас. Игнатиус Олтигбе.
— Как поживаете? — сказал Олтигбе, не предлагая мне руку. Отлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74