— А может быть, он и не собирался получать свой кусок, пока все двадцать миллионов не попадут им в лапы.
— Что-то говорит мне, что мы никогда не будем знать этого наверняка, — сказал Синкфилд. — А от нее, гори она в аду, по доброй воле ничего не получишь.
— Как же тогда тебе удалось затащить ее в постель? — сказал я. — То есть мне просто интересно.
Синкфилд оторвался от дороги ради того, чтобы весьма долго смотреть на меня соболезнующим взглядом.
— Слушай, ты вообще в состоянии когда-нибудь оценить меня по достоинству? — сказал он.
— Ну, знаешь… Я уже оценил тебя по достоинству.
— А ее ты в состоянии оценить по достоинству?
— О, это я тоже давно уже сделал.
— Ну! И кто ж кого в таком случае затащил в постель?!
Он закурил новую сигарету от окурка старой и окурок выкинул в окно.
— Теперь я мог бы тебе сообщить, что вошел, черт, в ее лоно с целью войти к ней в доверие и совершить прорыв в уголовном деле, что мне и удалось, ведь так? То есть вполне мог бы.
— Мог-мог, кто ж спорит.
— Но ты мне не поверишь.
— Нет, пожалуй, не поверю.
— Я тебя не виню, — сказал он. — И вот тебе настоящая причина. Настоящая причина, из-за чего я стал ее трахать, — то, что она мне это позволила, и я знал, что у меня больше никогда не будет возможности оттрахать ничего даже отдаленно похожего, доживи я хоть до ста лет. А если б ты видел мою жену, ты бы, может быть, понял, о чем я толкую.
— А ведь, знаешь, девица Мизелль это использует, — сказал я.
— Как она сможет это использовать?
— На суде.
Синкфилд одарил меня еще одним соболезнующим взглядом.
— Ты что ж, на самом деле думаешь, что это дело дойдет до суда? Правда?
— А ты нет?
Он покачал головой.
— Нет, даже через миллион лет, — сказал он.
Конни Мизелль впустила нас в квартиру. Она открыла дверь, улыбнулась Синкфилду, кивнула мне, и затем пригласила нас следовать за ней в гостиную.
— Сенатор совершенно разбит известием о своей жене, — сказала она. — Это для него настоящий удар.
— Когда состоятся похороны? — спросил я.
— Завтра. Но все будет абсолютно приватно.
— Было бы лучше, если бы вы пригласили его сюда, — сказал Синкфилд.
— Но он ужасно расстроен.
— Он, пожалуй, расстроится еще больше, когда услышит то, что я намереваюсь сообщить.
На Конни Мизелль был черный свитер и черные обтягивающие брюки, возможно, в знак скорби по умершей жене сенатора. В черном она смотрелась сексуально. Хотя сексуально она смотрелась в любом цвете. По мне, Конни Мизелль была сексуальным объектом — абсолютно законченным, до предела совершенным сексуальным объектом. Мне она не нравилась, ее разум беспокоил меня — потому что был умнее моего — но я мог понять чувства Синкфилда по отношению к ней. Мог понять и испытывал ревность.
Она взглянула на Синкфилда с любопытством.
— Что же такое вы имеете сообщить ему, лейтенант?
— Ну, для начала, о смерти Дейна. Я застрелил его этим утром.
Она могла бы стать блестящей актрисой. Ни одна жилка не дрогнула в ее лице, за исключением глаз. Они сверкнули.
— Вы говорите об Артуре Дейне?
Синкфилд кивнул.
— Правильно. Артур Дейн, частный детектив. Лучше б вам привести сенатора.
Конни Мизелль пристально посмотрела на Синкфилда.
— Да, наверно, это лучше.
Я спросил, пока ее не было:
— Что ты собираешься делать?
Синкфилд коротко усмехнулся. Это была тяжелая, холодная усмешка.
— Просто наблюдай, — сказал он.
— Хорошо. Я наблюдаю.
Сенатор вполз в комнату, как старик. На нем был твидовый жакет, рубашка без галстука, серые брюки. На ногах — домашние шлепанцы. Он шаркал ногами при ходьбе. Конни Мизелль шла с ни бок о бок, придерживая его под локоть.
— Здравствуйте, сенатор, — сказал Синкфилд.
Эймс кивнул Синкфилду.
— Вы хотели меня видеть? — спросил он.
— Я очень сожалею о кончине вашей жены, — сказал Синкфилд. — Мы поймали человека, который ее убил. Я застрелил его сегодня утром. Он мертв.
Бывший сенатор вяло обвел взглядом комнату.
— Я… я думал, что он покончил самоубийством. Мне сказали, что он застрелил Луизу, а потом покончил с собой.
— Нет, — сказал Синкфилд. — Вашу жену убил другой человек. Его имя — Дейн. Артур Дейн. Он был частный сыщик, работавший на вашу жену. Он убил их обоих.
Эймс нащупал кресло и тяжело погрузился в него.
— Но ведь она по-прежнему мертва, да? Я говорю о Луизе. Она по-прежнему мертва.
— Сенатор? — сказал Синкфилд.
— Да.
— Все кончено. Я говорю все, то есть абсолютно все. Вам больше не нужно притворяться. Нам все известно о Лос-Анджелесе 1945 года. Мы знаем, как звали человека, которого вы убили. Перлмуттер.
Сенатор слегка сдвинул взгляд, переведя его с Синкфилда на Конни Мизелль.
— Я не думал, что все выйдет именно так, — сказал он. — Никогда не думал, что так выйдет.
— На твоем месте я бы больше не произнесла ни слова, дорогой, — сказала она.
Сенатор покачал головой.
— Они знают. Но какая теперь разница?
Он посмотрел на меня.
— Это будет недурная история для Френка Сайза, а, мистер Лукас? Я нажрался пьяный, когда был молодой, и убил человека. Чудная история, разве нет?
— История так себе, — сказал я. — Такое случается каждый день. Настоящая история — это то, что произошло позже. Настоящая история — это как вы молчали, когда вашу дочь убили за то, что она знала, чем и как вас шантажируют. История стала еще лучше, когда вы по-прежнему ничего не сказали на то, что посреди улицы был убит Игнатиус Олтигбе. Ваше молчание стоило жизни вашей жене и ее занятному приживалу, который отправился за своей хозяйкой. Но самая захватывающая часть истории — это как мисс Мизелль умудрялась продолжать шантажировать вас, находясь здесь, да еще после всего что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74