Я полуосознанно чувствовал необходимость спешного конца, который, как мне казалось, можно до бесконечности оттягивать. Это было, конечно же, неосуществимо, и по какому-то едва уловимому сигналу – шуму далекой машины на дороге, или воспоминанию, или очередному движению, сделанному кем-то из нас двоих, – я довел ее и себя до крайней точки – раз, а потом еще и еще. После чего события последнего часа предстали передо мной с такой четкостью, будто до сих пор я только слышал о них в невнятном изложении с чужих слов. Мне показалось, что сердце остановилось в груди, а затем зашлось в неровном, отчаянном биении.
– Что с тобой? – спросила Джойс.
– Ничего, все в порядке.
Некоторое время я стоял не двигаясь, потом разделся полностью, накинул пижаму и отправился в ванную. Заглянув в гостиную, я увидел там вечернюю газету, аккуратно сложенную, на низком столике в том углу, где сидел отец, а в столовой все так же стояло кресло, в котором он умер. Обыденность этой картины на какое-то время успокоила меня. Вернувшись в спальню, я заметил, что Джойс, обычно общительная после любви, лежит, натянув простыню с одеялом на лицо. Это подтверждало мою догадку, что ей стыдно – не потому, что она занималась любовью в день смерти моего отца, а потому, что это доставило ей удовольствие. Однако, когда я залез в постель, она заговорила со мной голосом, в котором не было и намека на сонливость:
– Наверное, в этом нет никакого разврата, что мы с тобой вот так, поддавшись инстинкту… Природа заботится, чтобы жизнь продолжалась? Хотя и странно, у меня было такое ощущение, что инстинкт здесь ни при чем. Больше похоже на то, о чем пишут в книжках. Сама эта идея, я хочу сказать…
Я как-то не задумывался о подобном объяснении и теперь почувствовал легкое раздражение от ее проницательности или от того, что могло показаться проницательностью стороннему глазу. Все же утешала мысль, что мне приходится обсуждать этот вопрос с Джойс, а не с Дианой, которая пришла бы в восторг от такой возможности пофилософствовать и поковыряться у меня в душе.
– Я же не разыграл все это, – сказал я. – В таких ситуациях мужчина просто не способен притворяться.
– Милый, я знаю. Я другое хотела сказать. Просто, если взглянуть со стороны… – Она нащупала мою руку под одеялом. – Как думаешь, тебе удастся заснуть?
– Надеюсь, удастся. Только объясни мне одну вещь. В двух словах.
– Что именно?
– А то никак из головы не выходит. Расскажи по порядку, что произошло, когда я вышел. Если не узнаю все в точности, этот вопрос так и будет мучить меня все время.
– Ну, он заговорил о чем-то – в том смысле, что никто не имеет права беспокоить человека в его собственном доме, и вдруг замолчал, встал, но не так, как он обычно поднимается со стула, а резко, и стоит, и смотрит…
– Куда смотрит, на что?
– Не знаю. Смотрит в пустоту. В сторону двери. Затем он что-то воскликнул громко. Джек спросил, в чем дело, похоже, отцу стало плохо, и он упал на стол, а Джек подхватил его.
– Что именно он воскликнул?
– Я не поняла. Какие-то звуки. Затем Джек и я, мы вместе понесли его, и тут вернулся ты. Похоже, он не почувствовал никакой боли. Выглядело так, будто он сильно удивился.
– Может, испугался?
– Ну… если только самую малость.
– Самую малость?
– Ну, наверное, даже и не малую. Должно быть, он почувствовал, что приступ приближается; нарушение в головном мозге, сам понимаешь.
– Да. От таких вещей еще бы не испугаться. Ну ясно теперь.
– Не надо мучить себя. – Джойс крепко сжала мою руку. – Ты бы ничем не смог помочь, даже если б находился в тот момент рядом с ним.
– Да, боюсь, что не смог бы.
– Конечно, не смог бы.
– Я забыл сказать Эми, где мы его… что он в своей комнате.
– Она не войдет туда. Я прослежу за этим завтра утром. Еще минута, и я засну. Эти таблетки просто валят тебя наповал.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и каждый выключил лампу у себя в изголовье. Я перевернулся на правый бок, в ту сторону, где окно, хотя его совсем не было видно в темноте. Ночь оставалась такой же теплой, но за последний час духота ощутимо спала. Подушка, казалось, накаляется, едва коснешься ее щекой, и постепенно превращается в конструкцию из жестких валиков и угловатых пластин. Сердце в груди билось тяжело и учащенно, будто перед испытанием средней тяжести, вроде зубного врача или торжественной речи, которую тебе нужно произнести. Я лежал, ожидая, когда произойдет очередная задержка и последующее учащенное биение – тот сбой ритма, который случился десять минут назад, а до этого еще раз двадцать в течение дня. Я как-то упомянул об этом явлении в разговоре с Джеком, а он ответил – скорее снисходительно, чем раздраженно, но во всяком случае с особой интонацией, – что это пустяк, что просто сердце периодически дает само себе сигнал сделать дополнительный удар, поэтому следующий толчок получается с задержкой и кажется слишком сильным. Все, что я мог возразить (про себя), так это то, что лично мне эти чертовы сбои кажутся далеко не пустяком. Минуты через две произошло то, чего я ждал: сердце екнуло, за этим последовала пауза, длительность которой заставила меня втянуть в себя воздух и задержать дыхание, а затем – несильный, но ощутимый удар в грудную клетку. Я сказал себе, что не стоит волноваться, это нервы и все пройдет, как в прошлый раз (я по природе ипохондрик), а через минуту начнет действовать успокоительное, все идет естественным образом и не следует слишком уж зацикливаться на самом себе. Видишь, уже легче, уютнее, прохладнее, умиротвореннее, уже стало дремотно и туманно…
Картина, появившаяся после того, как я сомкнул веки, представляла собой обычную зыбкую пелену темно-пурпурного, темно-серого и других оттенков, которые невозможно различить настолько, чтобы назвать их каким-то конкретным цветом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86