Засучил Дворцовый рукава да кашеварить принялся. Да так споро и быстро, что казалось, будто не две руки у него, а все десять. Счастливый отец и тесто на блины заводил, дабы Умнику радости доставить, и пироги тут же лепил, чтобы Старшого побаловать, и котлеты жарил – Озорника, который до них охоч был, порадовать. Еще и на кухне пыль да грязь, наросшие за время депрессии, сметать успевал. И полы тотчас же засверкали, пусть пока и в одном кухонном помещении.А Змей Горыныч уже к дому приближался, тяжело крылами взмахивая. Он устал. Устал потому, что как только на прямую линию к Лукоморью определился, так летел торопясь, не останавливался на привалы. И земли разные он посмотрел в путешествии, и с диковинками заморскими столкнулся – такими, что диву дашься, но дом родной милее ему был и ласковее. И если бы Старшому не приспичило на царских дочек взглянуть, сидел бы сейчас Горыныч в хрустальном дворце, блины бы со сметаной да пироги в три глотки уписывал и слушал радостные причитания своего папеньки Дворцового.– День выдался интересный, хотя и оконфузились, – сказал Старшой, обращаясь к братьям. – Что притихли?– Ладно, Старшой, не ворчи, – попросил Озорник, которого охватила совсем не детская ностальгия по дому да по котлетам папенькиным. – Дались тебе эти дочки царские! Давай лучше корову стащим. Смотри, вон – внизу – какая красавица пасется!На лугу действительно корова паслась. Толстая коровища, породистая. Вся белая, только вокруг уха темное пятно. Почему ту корову в стадо не отправили, а одну пастись оставили – так не по чину было породистой, благородной скотине с простыми буренками дружбу водить. Принадлежала корова та Елене Прекрасной, и царевна собиралась продать ее втридорога. Потому и распорядилась на лугах заливных пасти, чтобы массу нагуливала, а вместе с массой и стоимость, соответственно.– Я не ворчу, я думаю: за что мне такое наказание?! – воскликнула средняя голова.– Какое? – подал голос Умник, до этой поры молчавший, будто в рот воды набрал.– Два брата-идиота, – прорычал Старшой. – Один на корове уже готов жениться, а другой все бы на цветочки любовался.– Цветочки полезнее, потому как любовь к прекрасному прививают недюжинную! – огрызнулся Умник, изрядно повзрослевший и осмелевший в странствиях.– А я корову не на предмет женитьбы рассматривал, а на предмет гастрономических интересов, – обиженно буркнул Озорник.– Цыц, я с вами дома поговорю! – отмел возражения старший брат, а средний и младший с тоской посмотрели на одиноко стоящую гору.Гора та в народе звалась Стеклянной и сверкала так, что при солнечном свете на нее больно было смотреть. Взобраться по ее скользким склонам немыслимо, поэтому Змей Горыныч спокойно отсутствовал долгое время, нисколько не переживая за свое добро. Да и слава у замка, что стоял на вершине горы, была дурная и жилище Змея получше хрустальных склонов защищала. И папенька тоже беспорядка не допустит. Раньше дворец этот принадлежал Кощею Бессмертному, но Горыныч не был лично с ним знаком. Кощей куда-то пропал, когда как раз Змей из яйца вылупился. Охотников по доброй воле посетить дурное место не находилось.Тело Змея засверкало всеми цветами радуги, солнечные лучи запрыгали по огромным, размером с большую тарелку, чешуйкам. Змей Горыныч влетел в приветливо распахнутое окно замка и приземлился, подняв клубы пыли. Грязь эта да запустение так разительно отличались от того, к чему привык Змей в своем доме, что его огромное сердце похолодело.– Беда с папенькой! – воскликнул Умник.– Может, помер с горя? – предположил Озорник, а Старшой во всю мочь зарычал:– Батя, ты где?!– Сыночка!!! – раздался радостно-плаксивый вопль, и навстречу Горынычу кинулся маленький, с полметра ростом, старичок. Он перецеловал все три морды Змея и тут же причитать принялся: – Ой, да как выросли-то, маленькие мои, как возмужали! Да похудали-то в дороге, поди, ни разу не евши как следует!– И мы по тебе соскучились! – радостно гаркнул Старшой, и три раздвоенных змеиных языка ласково лизнули Дворцового.Дворцовый потребовал, чтобы воспитанник его отчитался за долгое отсутствие, но сначала пригласил Горыныча в просторную кухню, где на плите что-то кипело, шипело и булькало.– Жениться я решил, папенька, – сказал Старшой, сыто отрыгивая да поглаживая живот, вздувшийся пирогами, блинами, котлетами.– Да зачем нам такая забота?! – хором вскричали младшие головы. – Зачем жениться?!– Зачем жениться, говорите?! – Старшой поковырялся в зубах, посмотрел на Дворцового, окончательно сомлевшего от счастья, и изрек: – Затем, что в доме добром порядочном хозяйка нужна, а в этом и всех трех не хватит.– Так ведь папенька… – начал было Умник, но старший брат немедленно перебил его:– А папенька нам не уборщица, да в кухарки и повара тоже не нанимался! И старенький он уже, а дворец огромный. Один хрусталь натираючи с ума до конца жизни сойти можно. Так что разговор закончен – летим свататься!Братья промолчали – возразить было нечего. Дворец большой, добра полные сундуки, а присмотру нет. А Дворцовый, такой речью премного польщенный и от заботы вовсе растаявший, подавно не стал возражать. Хотя переживал он сильно – рано, считал, маленькому жениться, но перечить не стал. А ну как снова в бега да путешествия ударится? Тоскуй потом по нему до самой бесконечности. Нет уж, пусть дитя неразумное женится да дома сидит!Прошествовал Горыныч по пыльным полам к зеркалу. Сдернув с ближайшего сундука салфетку, змей смахнул пыль с зеркальной поверхности и посмотрел на себя, любимого. Он поворачивался то одним боком, то другим, внимательно изучая отражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90