Лешего вспоминали в сердцах случайные, не всегда удачливые здесь люди, которые хотели получить многое, но уходили из тайги совсем ни с чем.
Но когда-то это сумрачное озеро все-таки оставило около себя человека. Человек построил избушку, сбил из глины печь, в которой сушил рыбу, сделал лодку и подолгу оставался один около этой угрюмой воды. Не его ли помнило это озеро, недоверчиво встретившее меня, не для него ли берегло свои тайны, еще не зная, что тот человек никогда уже не придет сюда, никогда не отведет от берега свою лодку и не увидит больше тех голубых окуней, которых только для него хранила глубокая таежная вода, настоянная на чернике.
В этом озере действительно жили голубые окуни. По ночам и в густую летнюю жару они опускались на самое дно, а с утренним солнцем снова выстраивались в свои боевые походные колонны и направлялись в рейд к лудам.
Лудами на северных озерах называют приподнятости дна. Чаще луды не выходят на поверхность, чаще они скрыты под водой, и тогда о них узнаешь по широким листьям, что поднялись вдруг посреди озера слегка вытянутыми зелеными островками. Когда нет ветра, когда молчалива вода и далеко видны на этой воде блестящие листья, рыбак вряд ли ошибется, если повернет свою лодку в их сторону. Там в глубину круто падает песчаный или каменистый скат, там держится малек, и туда в первых лучах пробудившегося солнца вырвется азартная стая голубых окуней.
Когда совсем наступает лето и в тростнике появляются первые стайки суматошных утят, луды узнать и увидеть проще… Черная вода, вода без дна, пришедшая сюда из елового лога, такого же черного и таинственного, как само озеро. Такая вода молчит глубиной и тайной, и над этой тайной цвета вороненого крыла вдруг раскрываются белые огни лилий. К полудню, когда цветы раскрываются совсем, огонь лилий кажется остановившимся, остановившимся навсегда. Вначале он жил, разгорался новыми лепестками, расходился шире и ярче, но вот достиг чего-то очень большого и остановился, будто испугался своей тайной силой погубить вокруг все живое…
Я нигде не встречал таких лилий, как на глухих таежных озерах. Цветы, наверное, не уместились бы на ладони. Их нельзя было сорвать, взять с собой. На них можно было только смотреть, забыв, что на свете есть еще что-то более прекрасное… Для меня эти лилии остались навсегда белым, чистым цветом, которому люди дали имя – верность и который здесь, в тайге, живет рядом с вековым молчанием елей, запахом смолы, плеском тяжелой рыбы и спокойным огоньком ночного костра, что разложил на берегу человек, поселившийся на таежном озере…
Теперь, хотя и робко, я мог назвать это озеро своим. Это право приходило ко мне вместе с открытием тех тайн, которые сначала глубокая, сумрачная вода долго не соглашалась отдать мне. Но я ждал и хорошо помнил по прежним свиданиям с тайнами, что такое несговорчивое молчание должно было все-таки кончиться.
Первое молчание воды нарушила черемуха. Белый, легкий цвет берегов упал в озеро и разбудил рыб. В заливах и на отмелях тут же завозились щуки. Щуки уже успели отдохнуть после нереста и, узнав по цвету черемухи свое время, бросились охотиться.
Черемуха отцвела, и тут же исчезли щуки. Снова вернулось молчание воды, и я опять ждал – теперь ждал, когда займется белым махровым огнем цветов рябина…
С рябиной снова появились щуки, и озеро еще раз рассказало мне, что для ее обитателей белый цвет был сигналом к пробуждению.
Рябина отгорела не так быстро и широко, как черемуха. Кончился июнь, и я ждал теперь, когда поднимутся над лудами первые блестящие листья белых лилий. Эти листья будут долго тянуться к свету еще не развернувшимися трубочками, потом они узнают легкий ветерок, голоса птиц, туман северной белой ночи, раскроются и останутся на воде до самой осени. Вслед за листьями должны появиться из воды бутоны, а там и цветы белых лилий. А за первыми белыми цветами к лудам могут подойти голубые окуни…
Лодка возвращалась домой немного усталой от дальней дороги. Скорей всего это была даже не усталость, а хорошее спокойное чувство, которое всегда появляется у человека, когда трудное ожидание оправдывает себя. В этом тихом спокойствии совсем не хочется быстро работать веслами… Сегодня утром раскрылась первая лилия. Она появилась не на луде, а в неглубоком ручейке, что незаметно приходил в озеро. Это была простая лилия. Она почти не напоминала собой настоящие цветы таежных озер – она была куда меньше и неприметней, но она была первой.
Эту лилию я увожу с собой в лодке как подарок, что преподнесло мне озеро в знак расположения. Подарок был дорог, как улыбка хорошего человека, которую он отдал тебе в награду за долгую и трудную дорогу к нему. Я прошел эту дорогу и теперь точно знал, что скоро встречусь с голубым окунем и тогда смело назову это озеро своим…
Вслед за первой лилией, появившейся в ручье, разом и широко вспыхнули белые огни по лудам. Они вспыхнули, как крылья белых птиц, взметнувшихся над водой. И тут же возле луд появился долгожданный окунь. Он действительно был голубым. Холодная синева горела по спинам и бокам этих рыб. И по этой прозрачной синеве можно было угадывать глубокое ключевое дно озера.
С каждым днем белый огонь на лудах расходился все шире и шире. Казалось, он без конца будет разгораться все новыми и новыми лепестками. Но однажды белый огонь остановился, и я осторожно поймал себя на мысли, что лодка теперь уже не так охотно идет к лудам… Лодку хотелось повернуть в другую сторону, уплыть к ручью, где недавно цвела самая первая лилия.
Наверное, теперь там было уже много-много таких цветов… Наверное, эти цветы были больше и ярче, чем тот, первый, сорванный мной.
1 2 3