.. Я нацедила… Вишь ты какой!.. Погоди-ка, чокнемся.Она потянулась к нему и, чокаясь, сверкнула накапками вышитых жемчугом рукавов, обхватила его за шею, целуясь:– Не висни, жонка!– Аль уж не любишь?– Не лежит душа к любови… Другое вижу… вижу далекое…– А я ничего не вижу, люблю тебя, как молонью. Страшной сегодня Москву видела, ой, страшная была Москва! И что ты с собой за заветное носишь, что народ за тобой так липнет? Готов был народ все изломить, и бога и царя кинул. А я бы уж, если б воля была, приковала сокола к моей кроватке золотой цепью, перлами из жемчугов опутала бы кудри и не выпустила, не отдала никакой чужой красе, выпила бы твою кровь и тут померла с тобой какой хошь лихой смертью.– Кинь! То пустое…– Не пустое, сокол! Голова мутится, сердце горит… Так бы и пошла да предала себя: «Нате, волки, ешьте! Помереть хочу. Нет мне жисти – люблю!»– Забудь все, – пей, дьявол!– Гуляют да пьют, а бояре тут! – хрипел голос из распахнутой двери. На убогих ногах горбун, звеня железом, вполз в горенку.Рука упала на саблю, атаман вскочил на ноги.– Эй, старик! Где вороги?– То, гостюшко, кошуню я! Пустое говорю, – нет ни бояр, ни истцов, а вот на торгу висит грамота, а в ней списаны твои приметы, и грамоту чтут люди всякие…– Ой, дедко, скоро как и грамота?!– Сам чел, и люди чли, и пьян и тверез, всяк у той грамоты стоял. А платится за твою голову, гостюшко, цена немалая: три ста рублев московскими, да тулуп рысей, да шапка тому, кто тебя уловит…– Мекал я, – тут меня дошли?– Пей, мой боженька!– Не бог я и богом быть не хочу… Ходил по монастырям, на народ глядел… веру пытал… Верю ли я, не знаю того… Ведаю одно – народ молит бога с молитвами, слезами да свечами, а кругом – виселицы, дыба и кнут… Богач жиреет, а народ из последних сил тянет свой оброк… от воеводы по лесам бежит. Палачам за поноровку, чтоб помене били, последние гроши дает, а у кого нет, чем купить палача, ино бьют до костей… Пытал я бога искать, да, должно, не востер в книгочеях. Вот брат мой старшой, Иван Разин Иван Разин – старший брат С.Т. Разина. В эпизодах романа, связанных с Иваном Разиным, писатель опирается на труды некоторых русских историков, в частности Н.И. Костомарова, а также зарубежных историков XVIII–XIX вв.

, чел книги хорошо и все клянет… Не бога искать время, искать надо, как изломить к народу злобу боярскую.– Нынь, милой, не одних истцов, пасись всякого: имать будут тебя все… Срежь-ко свои кудри, оставь, их бедной Ирихе… Откажи ей кудерышки, – ведь унесешь любовь, а я кудри буду под подушкой хоронить, слезами поливать и стану хоть во снах зреть ту путину дальную, где летает мой сокол желанной… Слушь! Вот что я удумала…– Говори, жонка, – дрема долит!– Обряжу я тебя в купецкую однорядку, брови подведу рыжим, усы и бороду подвешу… сама купчихой одежусь, и пойдем мы с тобой через Москву до первых ямов да наймем лошадей. Я-то оборочусь сюда, а ты полетай в родиму сторону.– Спать, жонка! А там, на постели додумаю, быть ли мне в купчину ряженным или на саблю надею скласть, – спать!..– Ой, на перинушке дума не та! И не дам я тебе думать иных дум, сокол… Постельные думы – особые.– Пей, дедо, с нами!Горбатый старик, примостившись в углу под образами на лавке, приклеив около книги старой, большой и желтой, две восковые свечи, читал.– Пей, старой!– Сегодня, гостюшко, я не пью… сегодня вкушаю иной мед – мудрых речения…– Бога ищешь? Кинь его к лиходельной матери! Ха-ха-ха!– Ну его! Снеси меня, Степа… снеси на постель, и спать…Свечи погашены. Сумрачно в горнице. Сидит в углу старик, дрожат губы, спрятанные в жидкой бороде, водит черным пальцем по рукописным строкам книги. На божнице, у Спасова лика, черного в белом серебряном венце, горят три восковые свечи. Спит атаман молодой, широко раскинув богатырские руки, иногда свистит и бредит. К его лицу склонилась женщина, кика ее, мутно светя жемчугами и дорогими каменьями, лежит на полу у кровати.Женщина упорно глядит, иногда водит себя рукой по глазам. Вот придвинулась, присосалась к щеке спящего, он тревожно пошевелил головой, но не открывая глаз; она быстро сунулась растрепанными волосами в подушки. Дрожит рубаха на ее спине, колыхаются тихие всхлипыванья.Переворачивая тяжелый лист книги, горбун чуть слышно сказал:– Ириньица, не полоши себя, перестань зреть лик: очи упустят зримое – сердце упомнит.Она шепотом заговорила:– И так-то я, дедко, тоскую, что мед хмелен, а хмель не берет меня…Горбун, перевернув, разгладил лист книги. Войсковая старшина и гулебщики 1 Батько атаман на крыльце. Распахнут кунтуш. Смуглая рука лежит на красной широкой запояске. Из-под запояски поблескивает ручкой серебряный турский пистоль. Лицо атамана в шрамах, густые усы опущены, под бараньей шапкой не видно глаз, а когда атаман поводит головой, то в правом ухе блестит серебряная серьга с изумрудом.– Ге, ге, казаки! Кто из вас силу возьмет, тому чара водки, другая – меду.– Ого, батько!Недалеко от широкого крыльца атамана, ухватясь за кушаки, борются два казака. Под ногами дюжих парней подымается пыль; пыль – как дым при луне. Сабли казаков брошены, втоптаны в песок, лишь медные ручки сабель тускло сверкают, когда борцы их топчут ногами. Лица казаков вздулись от натуги, трещат кости, далеко кругом пахнет потом.Иные из казаков обступили борцов, лица при луне бледные, бородатые, усатые и молодые, чмокают, ухают и разбойно посвистывают:– У, щоб тоби свыня зъила!– Панько, держись!– Лух, не бувай глух!На синем небе – серая туча в темных складках облаков; из-за тучи, словно алам Серебряная бляха.

на княжьем корзне Плаще.

– луна… За белыми хатами, пристройками атаманова двора, мутно-серый в лунном отсвете высокий плетень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28