Народ ругается бранными словами и на правительство, и на Сталина, что никак нет у нас жизни. Говорят, что война скоро будет, поэтому запас делают. На базаре ничего не купишь, все вздорожало в 20 раз, жуть, что делается, как в пекле мы живем. И вот у нас учат, что идем к зажиточной и культурной жизни, о том, что у нас забота о человеке, а на самом [деле] не разберешь – одни беспорядки да издевательства. Какое ученье на ум пойдет, если голодный. Сколько героев соц[иалистического] труда, какие урожаи снимают, а мы голодаем. Мы спросили," долго ли будет так, в РК ВЛКСМ, а секретарь РК Павлов говорит: “Я сам никак хлеба не достану, помогать надо Китаю, до нового урожая потерпеть надо". Мы так и не вынесем, на базаре 20 руб. буханка из-под полы. Разве мы в силах купить? В чем дело, дорогая редакция, почему нет хлеба, неужели мы такие бедные? Старики говорят, что раньше никогда и не думали о хлебе, его было как навозу, почему сейчас, при колхозном строе, при хороших урожаях, и нет хлеба? Где причина? Объясните и помогите. Мы, комсомольцы, болеем душой и о народе, о своих отцах и матерях. Когда посмотришь со стороны, что делается за хлебом, и думаешь, если бы тут был американец, сейчас бы, наверное, на весь мир по радио сообщил, что у нас нет хуже в мире. Местные власти не обращают никакого внимания. Нет заботы о народе, люди на глазах мучаются, голодают, а они холодком смотрят на это.
Дорогая редакция! Вы имеете силу. Помогите народу и молодежи. Неужели мы не достойны заботы? Через министерство добейтесь, чтоб г. Валуйки имел хлеб. Народ у нас мучается. Мы, молодежь, форменным образом голодаем. Учеба на ум не идет, а тут экзамены. Просто какое-то вредительство. Просим вас […] похлопочите, чтобы Валуйки снабдили хлебом. Ибо районные и областные власти не внемлют обращению. Жуть, что делается. Ребята деревенские привозят из дому хлеб, сманивают девушек, те им отдаются, теряя свою честность. В педучилище ученик Сергеев двух девушек использовал за хлеб, об этом знают немногие, вот что делается в захолустном городке Валуйки. Дорогая редакция, убедительно просим вас принять самые срочные меры. Будем очень вам благодарны. А ведь мы просим то, что в социалистическом обществе должно быть в избытке. Помогите нам в хлебе. Дайте нам хлеба. Ждем вашей чуткой помощи. ‹…›
Аглоткова, Андреева и др.».
Из репродукторов над селом лилась радостная музыка. Народ с красными бантами и ленточками на груди с утра стягивался на площадь перед райкомом на праздничный митинг. Выходили степенно, семейно, с женами и детьми, чинно здоровались со знакомыми, обменивались новостями и сплетнями. Все были нарядно одеты, как на Пасху. В каждом доме было готово угощение, чтоб после митинга можно было сесть и отметить выходной день и чтоб перед гостями не было стыдно. Пред райкомом накануне сколотили и обили кумачом трибуну, на которой грудилось районное начальство. Ждали первого секретаря, товарища Анашкина, который должен говорить первомайскую праздничную речь. Мужики смолили самосад, бабы разглядывали, кто во что одет, и удовлетворенно отмечали, что «и мы не хуже людей».
На пастухов праздник не распространялся. Попробуй объясни скотине, что сегодня – выходной. Она тебе голодным ревом весь праздник поломает. Скотина она скотина и есть. Ей плевать на политический момент, ей жрать подавай.
Поэтому Колька с дядей Колей, как обычно, еще до зари выгнали стадо и бродили с ним по окрестностям. Но звуки музыки ветер доносил и до них.
– Ну что, Колян, отметим праздник? – дядя Коля погладил котомку, в которой лежала бутылка.
– Не, дядя Коля, давай позднее. Хоть стадо с косогора вниз спустим.
Бродили они молча. Каждый размышлял о своем. Дядя Коля перебирал в памяти всю свою жизнь и не мог понять, как же это так получилось, что он, здоровый трудолюбивый мужик, на старости лет остался без верного куска хлеба и, видно, так и помрет в поле возле коров. А Колька думал, что неплохо было бы купить себе сапоги, чтоб форсить на танцах, а еще лучше выучиться на тракториста и как бы так поделикатней намекнуть председателю, чтобы тот направил его от колхоза учиться.
Немного позднее пастухи стали собираться обедать, постелили безразмерный дядин Колин плащ, Колька нарезал хлеб, разложил яйца, лук и сало на газету. Дядя Коля достал бутылку. Колька выпил первым. Самогон был вонючим и крепким. Сначала он обжег горло, потом жаром ожег уши, откатился теплой волной по всему телу и мягко ударил в затылок. Кольке захорошело. Он откинулся на спину и стал смотреть в небо, по которому, переплетаясь в замысловатые фигуры, плыли легкие облачка. Из села ветер доносил песню, которую передавал репродуктор. Высокий и чистый детский голос пел:
На дубе высоком, на широком просторе
Два сокола ясных вели разговоры.
А соколов этих люди узнали:
Один сокол – Ленин, другой сокол – Сталин.
Колька смотрел на облака, и ему было хорошо. Ласково грело весеннее солнышко, жужжал первый шмель, самогонка делала тело невесомым и отодвигала заботы в сторону. Колька представил, как посреди широкого и ровного поля, покрытого густой зеленой травой, стоит огромный кряжистый дуб, на ветвях которого качается увесистая золотая цепь. На той цепи сидят, как на качелях, два огромных, с человека, и красивых сокола. Один сокол лысый и с бородкой, а другой – с усами и трубкой. Они по-доброму смотрят друг на друга и говорят о чем-то хорошем и главном. Колька сам не заметил, как заснул.
Когда он проснулся, уже вечерело. Голова с непривычки болела от сивухи. Дядя Коля, не желая беспокоить товарища, один собрал стадо и готовился отгонять его в село.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20