Слишком много времени потеряно. Крик Шифры тонок и слаб — безнадежный вопль, совсем не похожий на громкозвучный требовательный плач здорового ребенка. Казалось, он вонзается в бок Бекки остро отточенным клинком вины, невзирая на шумные протесты разума, что не Бекка повинна в той ужасной задержке.
Ребенку упреки не ведомы. Он просто голоден. Бекка помчалась бегом. По пути она отшвырнула несколько предметов, попавшихся ей под ноги, приказав сердцу верить, что это всего лишь камни, в изобилии валяющиеся на склоне. Крик ребенка, становившийся громче, заставлял ее бежать еще быстрее. Позаимствованная у мертвеца корзина при свете луны отбрасывает тень, похожую на живот беременной женщины.
— О Боже!
Бекка рухнула на колени, положив револьвер на холодную землю. Ее руки, намертво сцепив пальцы, прижались к груди, заставив зашелестеть спрятанные там бумаги. Ей просто надо было за что-то ухватиться, иначе последние крохи ее рассудка взорвут мозг и вылетят наружу, оставив пустой череп, сквозь который со свистом мчится холодный ветер безумия. Даже гнездившийся в уме Бекки Червь умолк, не выдержав представившегося ему зрелища.
Корзина была перевернута. Шифра была крупная, здоровая девочка. Когда она выспалась и высосала досуха свою тряпичную соску, она рассердилась, почувствовав, что о ней забыли. И начала брыкаться. Корзина предназначалась для куда менее крупного ребенка. Такой рослой девочке, как Шифра, понадобилось совсем немного времени, чтобы раскачать корзину, несмотря на то, что девочка была спеленута. При всех своих ограниченных возможностях, оказавшись на земле. Шифра освободилась от пеленок, но, разумеется, расстелить их под собой не сумела.
Чего только не потянет в рот ребенок, когда он голоден? Если под рукой нет ничего другого, то даже высохшие и омерзительные на вкус остатки того, что не доели шмыгари, и те пригодятся, чтобы наполнить пустой желудок.
«…И в первые годы Голодных Лет повсюду распространилась мерзость. И до тех пор, пока Господин наш Царь не наполнил уши пророков Своих учением Своим, много зла случилось на земле, и голод все усиливался, ибо люди грешили без конца и без края. И те, что были подателями жизни, стали забирать свои дары обратно, а живые поедали грехи мертвецов. И то, что должно было обострять голод, противоестественно утоляло его, и то, что должно было вызвать рост населения, которое приложило бы руки свои к возделыванию земель, еще не затронутых полным бесплодием, наоборот, вело к его сокращению.
Но Господь поднял могучих мужей, чтоб они опустили свои мечи на выи тех, кто творил позорные дела; и святых людей, распространявших среди народов учение, полученное из рук пророков Господина нашего Царя; и праведных людей, которые бы вывели свои народы из погибельных заблуждений к свету. И тогда земля начала возвращаться к самоочищению. И теперь никогда человек, как бы ни был он голоден, не ест нечистой пищи, чтобы не погубить душу свою. И таков путь истинных детей Господа».
Но у шмыгарей нет душ, и они не понимают ничего, кроме чувства голода и необходимости его насытить. Шмыгари, питавшиеся мертвой плотью, что ж… их умы были ничем не лучше их желудков. Укусить живую плоть, в то время как эта живая плоть занята мертвой? Так, должно быть, и произошло. Только один укус, пока живое существо дернется и отпугнет шмыгаря, но первый укус множества жадных ртов, это…
— О, Шифра! — Бекка осторожно разжала бледный кулачок сестренки, вынув из него то ужасное утешение, которое Шифра подобрала, когда тряпичная соска отлетела слишком далеко, чтобы ребенок смог до нее дотянуться. Кончик этой косточки был все еще тепел и влажен от мягких губок Шифры. Место, к которому подбегали шмыгари, пробовали, узнавали, что им не нравится живая плоть, тоже было теплым и влажным. Бекка оторвала полоску от пеленок умершего ребенка и перевязала то, что осталось от ступни Шифры. Ребенок плакал от боли и прижимался к груди Бекки, ища утешения.
Шелест и шорох прорезали мрачную тишину, окружавшую занятую Бекку. Топот бегущих ног отвлек ее от промелькнувшей в уме мысли о лечебных травах, спрятанных где-то на дне свертка, который она заставила уложить Адонайю. Луна роняла свой свет на сжатое поле, окружавшее холм, и высвечивала бегущий силуэт Адонайи, который летел по жнивью подобно призраку, испуганному восходом солнца.
— Адонайя! — Ее крик не заставил его остановиться, он даже не замедлил бега. Он рискнул, он ухватился за последний шанс, что, возможно, она не так уж хорошо стреляет, как говорит. Если он побежит, у него будет шанс. Если останется, то у него есть лишь ее обещание отпустить его после того, как она заберет Шифру. Он сравнил вес ее обещаний с весом своих собственных, и бежал.
Стоя на коленях, Бекка положила ребенка на землю, схватила револьвер, подняла его обеими руками и поглядела вдоль ствола на шишечку на его конце. Адонайя был еще не очень далеко, хотя бежал быстро, но ее это нисколько не смущало. Во всех рассказах револьверу свалить свою жертву было так же легко, как человеку — свистнуть. Рукоятка оружия в ее сжатых ладонях уже успела согреться, когда Бекка нажала на гашетку.
Гром выстрела подбросил револьвер вверх и на какое-то время оглушил Бекку. Отдача отшвырнула ее назад и вбок. Плечо уткнулось в грязь, скользнув по черепкам разбитого горшка. На какое-то мгновение ей показалось, что пуля полетела назад, что ствол разорвало и его осколки вошли ей в грудь. Задыхаясь, она хватала ртом воздух, одновременно так и эдак поворачивая перед глазами пальцы, пока не убедилась, что все они целы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151