Прошу телеграфировать, сможете ли Вы принять мое приглашение и в какие дни я могу Вас ожидать. С уважением, Петер Мяги».
Алексей расплылся в улыбке. Петер Мяги — эстонский министр иностранных дел — впервые сам обратился к нему с просьбой о встрече. Дипломатический мир сложен и многолик, но одно в нем можно утверждать определенно. Если один министр иностранных дел предлагает другому вместе полечиться, поохотиться или порыбачить, это может означать только желание провести переговоры вдали от посторонних глаз, а никак не намерение добыть дичи или свежей рыбки.
— Телеграфируйте, — взглянул на референта Алексей. — «Выезжаю сегодня вечером из Женевы».
* * *
Поезд лязгнул тормозами и замер у платформы.
— Брест, стоянка пятнадцать минут, — прокричал проводник, спеша по узкому коридору вагона.
Павел потянулся на жестком сиденье международного вагона, поднялся, взял с вешалки пиджак и направился к выходу из купе. После долгого пребывания в замкнутом пространстве купе хотелось выйти на свежий воздух, размяться.
Вскоре он спрыгнул с подножки вагона на перрон, сделал несколько шагов и остановился. Странное чувство охватило его. Павел вдруг понял, что впервые за последние семнадцать лет стоит на чужой земле, где царят свои законы, где нет советской власти, где люди живут совсем иными надеждами и чаяниями, чем в Советском Союзе. Он сумрачно посмотрел на станционного служащего в темной униформе с польским орлом на кокарде фуражки, на двух рабочих, неспешно бредущих вдоль путей и осматривающих вагонные оси, и вдруг осознал, что действительно попал в другой мир. За последние годы он так привык жить в советской системе ценностей и понятий, что возможность существования иного, несоветского образа жизни казалась ему нереальной, эфемерной, выдуманной. И вот теперь, ступив на землю иного государства, живущего по другим законам, он в первый момент испугался.
«Панская Польша», — злобно подумал Павел, глядя на железнодорожника, неторопливо расправляющего усы и с хозяйским видом осматривающего платформу. Кого-то напоминал ему этот человек. Кого-то давно забытого, но столь сильно поразившего впечатление некогда. Ах, да, конечно. Память услужливо напомнила о том, как он, Алексей и их учитель Дмитрий Андреевич Санин совершали свое первое путешествие в этом мире — ехали на поезде из Хиттало в Петербург. Тогда, в четырнадцатом, именно так выглядел станционный смотритель, наблюдавший за посадкой публики в пригородный поезд. Столь же самоуверенно, по-хозяйски, властно.
«А где сейчас этот городовой, что с шашкой и револьвером степенно похаживал по хитталовской платформе? — подумал Павел. — Наверное, расстрелян в семнадцатом или восемнадцатом… или все так же горделиво стоит на перроне на станции Хиттало, уже Североросской. Это неправильно. Это против воли истории. Он должен был быть расстрелян или сидеть сейчас в лагере. Алексей, подлец, добился того, что страна, самой историей предназначенная стать одной из республик СССР, превратилась в буржуазный реакционный режим. Ничего, мы это исправим. Остались считанные месяцы, и… со мной, при моем непосредственном участии, советская власть будет восстановлена в Северороссии».
Павел скользнул взглядом по надписи, сделанной на фасаде станционного здания крупными латинскими буквами: «Брест». То, что это пока еще польский город, не слишком шокировало его. В его мире в это время здесь было так же. «Но всего через четыре месяца сюда придут советские войска, — подумал он, — чтобы отнять у панской Польши захваченные ею территории и вернуть их Белоруссии и Украине. Здесь они встретятся с немецкой армией, сокрушившей Польскую буржуазную республику. Ненадолго этот город станет пограничным городом СССР и в сорок первом покроет себя неувядаемой славой…»
«Нет, — он в ярости сжал кулаки, — этого не будет. В сорок первом через этот город пойдут армады советских войск, чтобы покрыть себя неувядаемой славой в великой освободительной войне. Для этого я и еду сейчас в столицу фашистского Рейха, чтобы подготовить этот поход, создать условия для наступления советской власти по всему фронту».
Он перевел взгляд на укрепленную на вагоне табличку — «Москва-Берлин» на русском и немецком языках — и снова уставился на польского железнодорожника. Павлу снова показалось, что от этого человека веет чем-то неприятным, неуютным, «не своим». Эта его самоуверенность, хозяйский взгляд вызвали у Павла чувство неприязни. Сергеев посмотрел на группу соотечественников — работников наркомата иностранных дел и советского торгпредства в Берлине, ехавших с ним в одном поезде и сейчас сгрудившихся у дверей вагона. По их настороженным взглядам, перешептыванию и напряженным позам он понял, что они тоже чувствуют себя чужими в этой буржуазной стране.
«Ничего, — подумал Павел, — скоро мы здесь будем ходить как хозяева. И не только здесь». Он вдруг обнаружил, что слишком далеко отошел от дверей вагона и от товарищей. Поежившись, как от сквозняка, Павел направился назад, вошел в самую середину маленькой толпы у вагона, молча достал из кармана пачку сигарет и жестом попросил прикурить у ближайшего человека. Тот, не говоря ни слова, достал коробок, чиркнул спичкой и поднес огонек. Они стояли и курили, мрачно рассматривая окружающий их чужой, непонятный, враждебный мир.
Послышался паровозный гудок, и по соседнему пути, с запада на восток, притормаживая, покатился другой поезд. Вытянув шею, Павел прочитал надпись на вагоне: «Женева–Петербург».
«Вот оно что, — зло подумал Павел, — питерские буржуи с вод возвращаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18