— Пап, а пап, — пристал Олежек, дергая отца за трусы. — А что такое кастет?— Это… это шапочка такая… кастетка… с козырьком.— А-а, — разочаровался ребенок. — Мам, дай сока… я пить хочу.Маринка открыла холодильник. Сока в нем не было. Я заметила только пакет молока на одной полке и четыре сосиски на второй. На початой пластмассовой баночке с майонезом лежала половинка луковицы.— Видишь, Олежка, сока сегодня у нас нет. Но завтра будет. Обязательно, — пообещала Маринка.— Картинку купят?— Ага.— Вот что, ребята, — сказала я. — Чего ждать до завтра. Пошли в антикварный прямо сейчас. Я опять на себя надену все эти маскарадные штучки… А чего? Чего ждать-то? Может быть, с такими деньжищами возвратимся… Чур, я первая в ванную! Как бы то ни было, а я рада за вас. Хоть какое-то время поживете как капиталисты — при деньгах, еде да ещё при наличии собственного антиквариата.Но едва взялась за ручку двери ванной — телефонный звонок, по звукам — явно междугородний. Трубку взяла Марина:— Да, забрали. Никаких драгоценностей. И нам жаль. Но не помирать же… Ваза-корзинка? Пойдем, оценим… Почему вы звоните? Вы же дачу у меня отняли… Воля Мордвиновой? Вы хотите мне добра? Хотелось бы верить… Но скорее всего, в этом деле, думаю, разберется суд.— Кто это? — спросили мы с Павлом. — Кто такой любознательный?— Все тот же Сливкин. Из Рио-де-Жанейро звонил! Говорит, что желает мне добра.— Обалдеть! — сказала я.— Опупеть! — сказал Павел.— Говорит, что дача — это воля Мордвиновой, но хотел бы, чтобы ваза-корзинка действительно оказалась дорогой. Говорит, в этом случае его совесть будет чиста. Говорит, Мордвинова подарила ему дачу в благодарность за то, что он привозил ей очень полезные наборы трав из Тибета.— Что может быть правдой, — сказал Павел. — Надо думать, он не жег несчастную старую актрису. Если бы жег — не звонил.— Вот что, ребята, — подытожила Маринка. — Хватит болтать. Раз собрались в антикварный — значит пошли. Ты, Татьяна, во главе колонны. Время страшненькое, бандюги выглядывают из-за каждого угла. Мне при тебе, Тань, как-то увереннее…— Приятные слова говоришь мужу в глаза, — заметил Павел. — Да ещё тверезому. Ах, девицы-красавицы, какие я видел чудные краски! Какие наборы! Если эта вещица и впрямь дорогущая — вот уж нахапаю тюбиков! Есть у меня одна задумка… Что бы там ни говорили ханжи, а приятная это штука — получать наследство!Последними его словами, которые потом буду вспоминать долго-долго, были:— Оставь мне эти фотографии, Татьяна! Тебе же они ни к чему. Я хочу сделать перво-наперво портрет нашей нечаянной благодетельницы Мордвиновой и её мужа. Я воскрешу их молодыми. Пусть живут и светятся!Скоро мы все трое были готовы к походу в антикварный. Маринка позвонила соседке, попросила на часок забрать Олежку вместе с книжками, красками, альбомчиком.— Мы скоро! — как поклялась. — Сейчас пять минут четвертого. В шесть будем, если не раньше!Первым шагал по Арбату Павел. В белой рубашке и джинсах. Он нес, почти не мотая ею, спортивную сумку с надписью «Ураган». На дне её, под застегнутой «молнией», обернутая розовым махровым полотенцем, лежала ваза-конфетница, претендующая на звание «изделия Фаберже», тем более, что Павел обнаружил на краешке основания некий таинственный, выбитый на металле знак.Почему мы пошли именно на Арбат? Да потому, что знали — там много всяких антикварных магазинчиков. Значит, можно пройтись по нескольким, уточнить стоимость.Простофили, мы были уверены, что в первом же магазине, занимающемся стариной, к нам отнесутся, вернее, к нашей вазе-конфетнице, с исключительным вниманием. Более того, нам чудилось, что некие юркие-хваткие антиквары сейчас же примутся рассматривать нашу вазу цокать языками и, конечно же, сбивать цену… Мы же, соответственно, должны держать ухо востро.Однако когда мы ступили в полутемное нутро некоей «Люпины», где стены почти сплошь поблескивали тусклой позолотой старинных икон, — ни один из двух продавцов не проявил к нам никакого интереса. Пришлось «навязываться». Я спросила слегка обрюзгшего лысоватого мужчину:— Где можно оценить вещь?Он передвинул в витрине коробочку с колечком, тихо, без звука, прикрыл стеклянную крышку:— А? Что? Показать? Вон туда…Мы, было, двинулись все трое мимо прилавка к двери, что вела внутрь помещения. Но продавец остановил нас:— У нас там очень тесно! Пусть один пройдет. Остальные подождите здесь.Мы помялись на месте, но Павел решил:— Ждите, — и скрылся в проеме. Мы же с Маринкой остались стоять совсем рядом с этим проемом, где в последний раз в живом движении мелькнуло белое пятно его выходной рубашки.Ах, нет, было ещё вот что: Павел оглянулся на нас, подмигнул и только потом исчез.Прошло минут пять. Мы усердно смотрели в темноту дверного проема. Прошло ещё минут пять. Мы с Маринкой переглянулись, и, видимо, каждая про себя подумала, что там, где Павел, все решается, так сказать, на высшем уровне, стало быть, «железка» высокого полета и вот-вот, счастливый и довольный, появится наш посланец в высшие сферы.Но он не появился и через полчаса… Вместо него в темном дверном проеме показался бородатый мужик и бросил в воздух, ни к кому особо не адресуясь:— У нас во дворе парень лежит… То ли пьяный, то ли убили… Надо бы милиционера позвать…Мы с Маринкой сорвались с места, бросились, оттолкнув бородача, туба, в глубь магазина. Но никакой глуби не обнаружили, если не считать тесной комнатенки слева, а справа уже дверь нараспашку, прямо во двор. И там, во дворе, у кирпичной стены, рядом с мусорным баком, лежал Павел… И никого, никого кроме. Ни живых, ни мертвых. Но доносились голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108