Если бы он стал писать его по-немецки, первый же бдительный таможенник принял это за инструкцию по разведработе, и тогда мадам Швейцер не отыскала бы следов мужа. Он сделал резюме по-французски. Кроме того, он обнаружил, что содержание работы слишком тесно связано с современностью, чтобы какая бы то ни было военная цензура смогла это переварить. Он снабдил каждую главу французским заголовком, убедительно свидетельствующим о том, что это невинное исследование эпохи Возрождения.
Когда почти все вещи были упакованы, а рукопись о нецивилизованной цивилизации поступила в надежные руки, из леса вынесли на носилках старика, страдающего от ущемленной грыжи. Родственники в изнеможении поставили носилки, и старик стал кататься по земляному полу, извиваясь от боли. Елена молча распаковывала тюк c инструментами. Операцию пришлось делать в страшной спешке, среди тюков и чемоданов.
В день, когда подошел пароход, пациент вдруг встал. Он подошел к супругам и начал странный, древний, как мир, танец. Швейцеру подумалось, что именно так танцевал библейский царь Давид перед ковчегом завета. Старый африканец избавился от боли. Он выражал в танце свою благодарность доктору Оганге и Жене Доктора. Это было фантастическое зрелище. Потом старик гладил руки доктору и говорил: «Акева! Акева!» (Спасибо!)
А потом солдат-габонец послушно погнал доктора с супругой на борт речного парохода. Африканцы стояли толпой на берегу и кричали свое последнее «Прощай, Оганга!» на десятке языков и диалектов.
Пароход дал прощальный гудок. Раздались нестройно-жалобные крики на берегу. Доктора увозили в Европу. Сердце его оставалось в Ламбарене. Он ехал в страшную неизвестность, куда более страшную, чем четыре с половиной года назад, когда покидал Европу. Он верил, что вернется.
Обратный его путь из Африки был освящен благодарностью. Первым был габонец. Потом в Кейп-Лопесе на борт прокрался один из белых, жену которого Швейцер когда-то лечил. Он предложил доктору деньги. Но у Швейцера еще было золото, которое он привез четыре года назад. За час до отплытия парохода практичный доктор Швейцер сумел отлучиться с корабля и, посетив английского лесоторговца, выгодно обменял у него золото на новые французские деньги, которые они с Еленой аккуратно зашили в складки одежды. Они должны были выжить в этом европейском аду, чтобы вернуться в габонский ад для спасения тех, кто оставался сейчас без помощи.
На океанском пароходе они были вверены попечению унтер-офицера, который довел до их сведения, что им нельзя общаться ни с кем, кроме специально приставленного к ним официанта. В определенные часы официант по имени Гайяр мог выводить их на палубу, приносить им пищу, убирать у них в каюте. Этот официант проявлял по отношению к ним куда большую учтивость, чем по отношению к другим пассажирам. В самом конце путешествия он вдруг спросил у доктора с женой, заметили ли они, что он относится к ним с такой добротой, с какой никто никогда не относился к военнопленным.
— Я всегда обед подавал вам на всем чистом. И в каюте у вас не больше грязи, чем в других (передавая этот разговор, доктор Швейцер отмечает точность этого выражения, ибо чистота на тогдашних африканских судах была понятием относительным). А вот угадайте почему? — спросил Гайяр и продолжал с большой торжественностью: — Конечно, не из-за чаевых. От военнопленных разве дождешься чаевых? А тогда почему? Вот я вам расскажу сейчас. Несколько месяцев назад в одной из моих кают возвращался на родину месье Гоше, которого вы лечили. «Гайяр, — сказал он мне, — послушай меня, Гайяр. Может так случиться, что скоро на этом корабле повезут в Европу пленного доктора из Ламбарене. И если ты сможешь помочь ему, Гайяр, помоги ради меня». Теперь вы знаете, почему я так хорошо с вами обращался.
Доктор не утратил в этой мрачной дороге ни чувства юмора, ни способности ценить в людях малейшее проявление терпимости. Он не верил в организационное переустройство разоренной Европы, но верил во врожденное этическое чувство человека.
Плавание было опасным. Старенькая «Африка», увозившая доктора с женой, взятых «в плен» в качестве немцев, а также весь караван были атакованы немецкой подводной лодкой U-151. К счастью, торпеда прошла мимо, и караван укрылся в Дакаре. Как сообщает в своей книге Г. Геттинг, капитаном этой подводной лодки был Мартин Нимеллер, тогда военный моряк. Через полвека Нимеллер стал активным борцом за мир, лауреатом Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами».
В Бордо супругов отвезли в пересыльные казармы на рю де Бельвиль. Относительная чистота Европы оказалась для Швейцера губительней демонстративной нечистоты Африки; он заболел, наверное, впервые после своего болезненного младенчества. У него началась дизентерия, которую он сам лечил эметином.
В суматохе пересылки, неправильно поняв приказ о дальнейшем следовании, супруги начали разбирать вещи на ночь. В это время подъехали жандармы и сказали, что нужно немедленно уходить. Видя, что они еще не готовы, один из жандармов закричал, что это неповиновение и что он отправит их без вещей. Кто мог помешать ему сделать это в европейской ночи бесправия? Доктор Швейцер с благодарностью отмечает, что французские жандармы все-таки не сделали этого и в конце концов, сжалившись, разрешили им с женой собрать вещи. Они даже сами помогали им в сборах при тусклом свете свечи. Впоследствии доктор не раз обуздывал собственный горячий нрав этим примером терпимости.
Их привезли в Гарэсон, старинный монастырь в Пиренеях, где теперь размещался лагерь для интернированных штатских, имеющих подданство враждебных стран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157