В его картине снимался актер Павел Шпрингфельд. Михаил Ильич знал, что он участвовал в съемках моей дипломной короткометражки, и поинтересовался, как идут наши дела, а Шпрингфельд рассказал ему о моих злоключениях.
Взять меня на работу было непросто — дирекция «Мосфильма» отказывалась дать дополнительную штатную единицу, но Михаил Ильич настаивал на своем и в конце концов добился разрешения пригласить меня на договор.
Я был бесконечно благодарен Ромму.
— Хорошо, что приехали! — сказал Михаил Ильич, когда я подошел к нему, и тут же представил меня операторам. — Это Гриша Чухрай, мой ученик.
Я хотел было поблагодарить его за все, что он для меня сделал, но Михаил Ильич перебил меня.
— Как ваше здоровье?
— Спасибо, хорошо. Совсем хорошо.
— Вот и прекрасно, — сказал он строго. — Устраивайтесь и приступайте к работе. Я очень нуждаюсь в вашей помощи.
Последняя фраза ошеломила меня. Я понимал, что это он из деликатности, что ему не хотелось бы выглядеть в данном случае благодетелем ни перед другими, ни перед самим собой, и, выручая меня из беды, он представлял дело так, как будто не я, а он нуждается во мне. Я решил, что разобьюсь, но оправдаю его доверие.
С утра до вечера я носился по съемочной площадке, выполняя многочисленные задания второго режиссера: следил за тем, как одеты участники массовки, помогал размещать солдат на стенах крепости, показывая, как надо изображать ранение или смерть в бою. Я старался быть как можно дальше от глаз Ромма, опасаясь, что мое усердие может быть не так понято. Через несколько дней Михаил Ильич подозвал меня к камере.
— Чем вы там занимаетесь на стенах? — спросил он.
— Выполняю задания второго режиссера.
Ромм серьезно оглядел меня с головы до ног:
— Этак вас загоняют и вы ничему не научитесь, — сказал он, улыбнувшись. — Постарайтесь быть у камеры. Здесь вам будет полезнее, да и работы для вас хватит.
В разгаре сложнейших съемок, на которых он смертельно уставал, а после которых должен был еще работать над сценарием, Ромм все же находил время думать о том, чтобы его ассистент получил для себя максимум пользы!
Я стал работать у камеры. Дел мне действительно хватало. Пригодился и мой военный опыт. Если для сугубо штатских помощников Михаила Ильича просьба оператора передвинуть шеренгу солдат на три шага вправо представляла труднейшую задачу и, не зная, как с ней справиться, они бросались к строю и буквально вручную принимались переставлять каждого солдата, мне достаточно было нескольких секунд, чтобы при помощи строевых команд произвести любое построение. Дело пошло быстрее и слаженнее. Я был счастлив. Ежедневно я мог наблюдать Михаила Ильича в работе. Это была прекрасная школа режиссерского мастерства и режиссерской этики.
Стиль работы Ромма на съемочной площадке разительно отличался от того, что мне довелось наблюдать в других группах. Здесь не слышно было крика, выговоров, нотаций! Со всеми членами группы Ромм был вежлив, доступен и прост. Однако, я не помню, чтобы Ромм когда-нибудь с кем-нибудь фамильярничал, не помню, чтобы кто-либо позволил себе фамильярничать с ним. Его простота не была той простотой, про которую в народе говорят, что она хуже воровства. Он был прост, как бывает прост только умный, очень содержательный и очень добрый человек, который знает себе цену и не видит причины для неестественности. Ромм был всегда самим собой. Его деликатность и простота свидетельствовали об уважении к людям и к самому себе.
Я не помню, чтобы он когда-либо сделал замечание актеру во всеуслышание, через всю площадку, как это делалось, да и теперь нередко делается, в иных группах. Подойдет, бывало, к актеру и о чем-то говорит с ним вполголоса, потом возвращается к камере и объявляет съемку. Смотришь, актер заиграл по-другому.
— Работа с актером — процесс интимный. Он требует душевного контакта, — говорил Ромм. — Неверно, что актер в театре общается только со своими партнерами, не менее важно общение со зрительным залом. Спросите у театральных актеров, и они вам скажут, как это важно. В кинематографе зал заменяет один-единственный человек — режиссер. Как же играть, если режиссер груб, не уважает, не любит актера?
И на съемках и после съемок Михаил Ильич активно общался с актерами; делился с ними мыслями, рассказывал им всякие истории. Poмм был на редкость интересным собеседником и превосходным рассказчиком. Природа щедро наградила его ясным умом, неистощимым юмором, прекрасной памятью. Низкий красивый голос и манера говорить, подчеркивая какое-то одно важное слово, придавали его речи необычайную конкретность и особый, только одному ему присущий колорит. Среди режиссеров есть прекрасные рассказчики — это естественно. Но даже среди них я не знаю никого, кто бы рассказывал так, как Михаил Ильич Ромм! У него было множество историй — о начальниках, о коллегах-режиссерах, историй смешных, а иной раз грустных. Но никогда не было в этих историях ни злости, ни зубоскальства, ни пошлости. Так смеяться могут лишь очень добрые и талантливые люди.
Ромм восторгался темпераментом и самобытностью Пырьева:
— Талант так и прет из него! — говорил он про Ивана Александровича. — Энергия просто невиданная! Он не остановится, пока не упадет! И упадет-то не от усталости — Пырьев двужильный! — а так: лопнет жила — и все!..
Очень похоже изображал Ромм Александра Петровича Довженко, которого считал великим художником. Восторгался его картинами, особенно раннего периода. Говорил о Всеволоде Илларионовиче Пудовкине, о его феноменальной памяти, о своеобразии его натуры. Еще чаще — о Сергее Михайловиче Эйзенштейне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66