Наконец пришел материал. Ромм обычно смотрел его не келейно. Если позволяли размеры зала, присутствовать на просмотре имел право любой член группы. В этот раз в зале было людно.
Всем хотелось посмотреть, что же мы наснимали. Сначала пошел основной материал, а потом уже наш. Михаил Ильич похвалил его, но... сказал, что в фильм эти кадры войти не могут. Я был невероятно удручен. Заметив это, Михаил Ильич сказал мне:
— Вы напрасно огорчаетесь, Гриша. Сняли вы все действительно хорошо.
— Но ведь вы не берете это в фильм!
— Вы что же, думаете, что я похвалил материал из «педагогических соображений»? — Мне показалось, что Михаил Ильич даже рассердился. — Самая лучшая педагогика — говорить правду. Вы сняли хорошо, но это другая ткань. У вас свой почерк, он совсем не похож на то, как снимаю я. И это прекрасно. Я бы был очень огорчен, если бы мои ученики были похожи на меня. Двадцать маленьких Роммов — это даже противно, вы не находите? А старались вы не зря — смонтируете этот материал и представите его на защите диплома!
Так благодаря Михаилу Ильичу я получил материал, который смонтировал и представил в качестве дипломного фильма.
После защиты диплома меня оставляли в Москве, в штате «Мосфильма», но я захотел поехать на родину. В Киеве на киностудии (об этом я еще расскажу подробнее) я проработал два с половиной года, но перспектив на самостоятельную постановку у меня не было.
Случайно в это время в Киеве оказался Михаил Ильич. Узнав о том, как идут мои дела, он спросил, есть ли у меня другие намерения. Я ответил, что есть, и рассказал ему о том, как предлагал руководству Киевской студии поставить фильм по повести Б. Лавренева «Сорок первый» и как мне отказали.
— Их, очевидно, смутило, что такой фильм уже был, — сказал Михаил Ильич.
— Нет, о фильме Протазанова речи не было.
— Что же вам сказали?
— Директор студии побранил меня за недомыслие: «Вас же учили во ВГИКе, тратили государственные деньги, а вы такое предлагаете! Ну сами подумайте: зачем нам на Украине верблюды?..»
Ромм невесело посмеялся, одобрил мое решение не снимать фильм по нелюбимому сценарию и уехал в Москву. А через несколько дней я получил телеграмму от Ивана Александровича Пырьева, выдающегося режиссера и прекрасного организатора, который был в то время директором киностудии «Мосфильм». Он приглашал меня на переговоры в Москву. И через четыре дня я уже был зачислен в штат «Мосфильма».
Мне поручили постановку фильма «Сорок первый». Ее я осуществлял в объединении, которым руководил Ромм. «Балладу о солдате» и «Чистое небо» я также снимал в этом объединении... Многие известные сегодня кинематографисты — режиссеры, сценаристы, актеры — могли бы рассказать аналогичные истории о том, как помог им стать на ноги Михаил Ильич.
Снимать картины, работать в Союзе кинематографистов, одним из инициаторов которого он был, читать лекции, писать статьи — на все это нужно было время и много душевных сил, ибо все, что делал Ромм, делалось им с невероятной отдачей.
Однажды в своем дневнике я записал:
«Ромм — явление эстетическое. Общение с ним возвышает душу». Уверен, что тем, кто знал Михаил Ильича, эта запись не покажется высокопарной. Красота вообще явление редкое. Нравственная красота Ромма была редчайшего свойства. Он был умен без зауми, прост без фамильярности; и не было в его шутках ни тени пошлости, а в его поступках — ни тени суетности. Он не «проявлял заботу», а заботился, не «оказывал внимание», а внимательно относился к людям. Вокруг него как бы образовывалось моральное поле, которое делало окружающих богаче, честнее, чище.
Мы так привыкли восхищаться им, что, когда он проявлял обычную для человека слабость, это удивляло и даже обижало. А он был человеком, и ему были присущи минуты слабости.
Хоронили Игоря Андреевича Савченко. Ромм стоял в почетном карауле с красно-черной повязкой на рукаве. Лицо его было бледно. Я не знаю, в каких он был отношениях с Игорем Андреевичем. Только несколько раз на съемках он сетовал на то, что Савченко мешают снимать фильм «Тарас Шевченко»: какой-то высокопоставленный товарищ, считающий себя большим знатоком биографии украинского поэта, без конца манежил режиссера, останавливал его картину, заставлял переделывать сцены и эпизоды. Игорь Андреевич тяжело переживал это и в конце концов заболел.
— Самые опасные для искусства люди — это «специалисты», — говорил Михаил Ильич. — Когда вышел «Потемкин», мир был потрясен новаторством Эйзенштейна и величием нашей революции, и только матросы «Потемкина» никак не хотели признать картину. Знатоки морской службы, они заметили, что койки не так подвешены и бескозырки актеры носят не так, и из этого заключили, что все в фильме неправда, все ложь! Они требовали наказать режиссера. Если бы они могли, то разорвали бы и сожгли дотла фильм, который помог им войти в бессмертие.
Я вспомнил эти слова, глядя на то, как сменялся караул у гроба Игоря Андреевича Савченко...
Михаил Ильич, все такой же бледный и сгорбленный, дал дежурному распорядителю снять со своей руки траурную повязку и направился из зала в фойе. В дверях он покачнулся и схватился за косяк. К нему подбежали, помогли сесть. Кто-то принес воды, у кого-то оказался нитроглицерин. От воды Михаил Ильич отказался, взял таблетку, положил под язык. Отдышавшись и придя немного в себя, сказал с наигранной веселостью:
— Ничего, ребята! Скоро все будете снимать самостоятельно! Мы взяли хороший темп на вымирание...
Это было не по-роммовски. Даже теперь, вспоминая эту фразу, я с досадой думаю: ну зачем же он так?!
Сколько я помню Михаила Ильича, он всегда был окружен молодыми людьми — не почитателями, не угодниками, а учениками, видевшими в нем своего учителя в самом высоком смысле этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66