его отдали в Детский уголок в Киеве. Остались кошка и собачка японской породы по имени Авка. Ее морда напоминала лицо Донского.
Авка была любимица Ирины. Она многое умела, но хозяйка особенно гордилась тем, что Авка умела «петь» вместе с ней. Ирина начинала петь, а Авка подвывала.
Жили Донские на Кутузовском проспекте. Однажды Ирина гуляла на улице с Авкой. Остановилась черная «Волга» (то было время, когда на «Волгах» ездили важные начальники и влиятельные чиновники). Из нее вышел полный самоуважения человечек, с деревенским лицом и шляпой на ушах. Он надменно посмотрел по сторонам, увидел Авку, справляющую свое нехитрое дело, и рассердился.
— Распустили собак! — брезгливо проворчал он так, чтобы слышала Ирина Борисовна.
Ирина нашлась:
— А ты молчи, жидовская морда, — сказала она. — Если тебе в Москве не нравится, можешь уезжать в свой вонючий Израиль!
Мужчина не столько оскорбился, сколько опешил: в то время быть похожим на еврея было опасно для карьеры. «Он сразу поник и пошел в свой подъезд, — продолжала рассказ Ирина и, рассмеявшись, добавляла: — Представляю, как он вошел к себе в дом и, не снимая пальто, стал разглядывать свое лицо в зеркале». Петербургская немка по национальности, урожденная Шпринг, она стала женой еврея Донского. Она смеялась над антисемитами. Ей, как всем молодым людям нашего поколения, было глубоко безразлично, кто какой национальности.
Однажды Ирина Борисовна пришла к нам и спела сочиненную ею песню на мотив популярных в то время «страданий» — переклички между подружками.
— Подружка моя, я кругом девица,
Отчего, не понимаю, у меня грудница.
— Подружка моя, жалуйся скорее:
Это зверство над тобой сделали явреи!
...Время, когда все мы еще жили в Киеве, было голодное. И Ирина Борисовна, как могла, нас подкармливала. Донской, бывало, придет домой, увидит нас за столом и, не то в шутку, не то всерьез, начинает ворчать:
— Пришли сюда жрать... На эту ораву не напасешься.
Вокруг Донского всегда вились вгиковцы: Володя Наумов, Саша Алов, Боря Немечек, Сергей Параджанов, Илья Миньковецкий, Сурен Шахбазян, Жора Прокопец. К ним примкнули и мы с Ириной. Маленький Павлик не вылезал от Донских.
Донской вел себя с нами как равный, и мы, несмотря на то, что бесконечно уважали его (великий режиссер!), часто вели себя с ним несколько фамильярно.
Однажды мы с Володей Наумовым пришли к Донским в надежде перекусить. Рассчитывали, что Марка Семеновича нет дома, но ошиблись.
— Что? Снова пришли сюда жрать? — беззлобно спросил Донской.
— И вовсе нет, — возразили мы. — Пришли серьезно поговорить.
— О чем?
— О вашей позиции в искусстве.
— Позиции? Какой позиции?
— Реакционной...
Марк Семенович даже рот открыл от удивления.
— Вчера мы с вами смотрели фильм «Рим 11 часов». Прекрасная картина, а вы...
— Что я?
— Вы были против.
— Я против?! Против чего? — удивился Марк.
Мы запнулись: надо было срочно придумать, против чего был Донской, но в голову ничего не шло. Тогда стали делать вид, что уходим.
— Постойте. А что я сказал?
— Вы сами знаете...
Надо было сматываться.
— Постойте... — остановил нас Донской. — Ирочка, налей им борща. Давайте поговорим.
— Я уже налила, — Ирина Борисовна ставила на стол тарелки.
Мы ели и несли какую-то околесицу, обвиняя Донского в ретроградстве, а он, наивный человек, серьезно оправдывался.
Ирина Борисовна молча посмеивалась. Она все понимала. Она вела себя с нами удивительно просто. Это была полная достоинства простота хорошо воспитанного человека, чуждого всякой позы и неестественности.
Донской был классиком мирового кино, но никогда не говорил о своих фильмах, тем более не хвастал ими. Хвастал он тем, что был метким стрелком, футболистом, боксером.
Марк Семенович часто рассказывал, что в молодости был боксером. Но перчаток, как у Володи Наумова, у него не имелось, а поэтому в глазах Павлика настоящим боксером он не являлся. Да и мы все, кто клубился вокруг Донского, относились к его воспоминаниям, в основном, как к хвастовству старика. Мы слушали, но не очень верили в эти рассказы. А иногда и беззлобно посмеивались над Донским: «Были когда-то и мы рысаками!»
Но однажды Боря Немечек вернулся из города потрясенный.
— Теперь я верю, что Донской не врет. Он действительно был хорошим боксером!
Это заявление нас удивило. Борис Константинович Немечек был самым серьезным из нас, в легковерии и наивности его нельзя было заподозрить. Прекрасный художник, несмотря на свою молодость, он уже был лауреатом Сталинской премии (за фильм «Тарас Шевченко»), вел себя солидно и не любил ни восторгов, ни преувеличений. Всегда подтянутый, красивый, он относился ко всему с аристократическим спокойствием. Недаром мы называли его «графом».
И вот что нам рассказал «граф».
Он ехал в троллейбусе со студии в город. На одной остановке вошли два хулигана и, заметив среди пассажиров майора с ярко выраженной еврейской внешностью, стали к нему приставать. Майор не отвечал. Они разгорячились и стали его оскорблять. Пассажиры не вмешивались.
— Что вы смотрите в окна, когда при вас оскорбляют человека? — раздался на весь троллейбус возмущенный голос.
Немечек повернулся и увидел Марка Семеновича. К нему сквозь толпу уже пробирался верзила хулиган. Подойдя к Донскому, он измерил взглядом его небольшой рост и надвинул шляпу ему на глаза. Донской сделал резкое движение. Хулиган пошатнулся и упал. Донской поправил на себе шляпу. Пассажиры зашумели. Троллейбус остановился. Появилась милиция. Хулиганов повели в участок. Донской увязался за ними в качестве свидетеля. А Немечек пошел с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66