Заключив договор со студией (я не возражал, чтобы он был официальным автором сценария), мы принялись за работу.
Колтунов был опытным сценаристом с талантом, но сильно пуганым. Главной своей задачей он считал так написать «спорный» сценарий, чтобы никто из недоброжелателей или блюстителей соцреализма не мог бы к нам придраться. Он был уверен, что, полюбив врага, наша героиня Марютка совершила классовое преступление, чуть ли не предательство.
Я так не считал. Героиня фильма полюбила человека, мужчину — в ее ситуации это естественно. Она не чувствовала в Говорухе врага. Пройдя войну, я знал, что ни я, ни мои товарищи не испытывали к пленным немцам ненависти. Они — испуганные, замерзшие, беспомощные — производили на нас жалкое впечатление. Они были уже не опасны и чувства ненависти к себе не вызывали. Я спорил по этому вопросу с Колтуновым. Я говорил: Марютка полюбила Говоруху-Отрока потому, что полюбила. Любовь зла — полюбишь и козла! И, беспомощный, он уже не был для нее врагом. Она даже пыталась перевоспитать его. Но когда ситуация переменилась и он стал опасен Революции, она совершила свой роковой выстрел. Здесь все правда, и мне противно перед кем-то оправдываться. Но Колтунов был непреклонен. В нем страх был сильнее рассудка и правды.
— Марютка полюбила врага, но зритель должен знать, что мы, авторы, этого не одобряем. За пропаганду любви к врагу, знаете, что бывает!
— А мне неинтересно снимать такой фильм. Я хочу рассказать зрителю правду о гражданской войне. Нация рвалась по живому, и лились моря крови! — возражал я.
— Сколько вы в жизни написали сценариев? — спрашивал меня Колтунов. И сам отвечал: — Ни одного. А я написал двадцать. И официально сценарист «Сорок первого» я, а не вы. Я не хочу за вас отвечать.
Я замолкал, надеясь на художественном совете дать Колтунову бой. Я был уверен, что худсовет примет мою сторону. Этим своим намерением я поделился с С. О. Юткевичем.
— Не советую вам этого делать. На худсовете у вас будет много противников. Если вы свяжетесь еще и со своим сценаристом, сценарий зарубят.
— Как же мне быть?
— Зачем вам сейчас воевать с Колтуновым? Поедете в экспедицию и будете снимать фильм так, как считаете нужным.
Я был благодарен своему первому мастеру за этот совет.
Действительно, на худсовете у фильма оказалось много противников и постановка висела на волоске.
— Вы знаете Отечественную войну, — убеждали меня маститые режиссеры. — Ну и снимайте о том, о чем знаете. Наше поколение знает гражданскую. Мы об этом уже рассказали и еще расскажем.
Особенно активным противником постановки был режиссер Григорий Львович Рошаль. На «Мосфильме» о нем говорили как об очень добром человеке. Я был удивлен его агрессивностью.
— Молодой человек стоит на краю пропасти. И вместо того, чтобы его удержать, вы толкаете его в эту пропасть! — кричал он, разбрызгивая слюну. — Этот фильм даже теоретически нельзя сейчас снять! Если вы сделаете врага симпатичным, зритель простит героине ее любовь, но не простит ее выстрела. Если вы сделаете его несимпатичным, вам простят выстрел, но не простят любовь.
Но я не был мальчиком, которого можно было уговорить. У меня было свое мнение, выношенное в пламени войны.
— Если бы «Сорок первый» снимали вы, Григорий Львович, — отвечал я, — то все было бы так, как вы говорите. А я думаю совсем по другому. И фильм сниму не так. И не надо мне говорить, что я чего-то не знаю. Это время далеко ушло от нас, но навсегда осталось с нами.
Чуткий к слову Колтунов, поместил эту фразу в запев картины.
Выступала и Вера Павловна Строева. Режиссер культуртрегерских фильмов и жена Рошаля.
Михаил Ильич Ромм говорил, что в молодости Вера Строева была редкой красоты женщина, но с возрастом она растолстела и увяла. А манера вести себя осталась. Она томно, как подобает красавице, говорила:
— Мы же должны нести культуру в массы. А ваша героиня?.. Как она выражается? Она, извините, просто хулиганка! Разве этому мы должны учить молодежь?
Ее выступление вывело из себя Ивана Пырьева. Он вскочил на ноги и закричал.
— По-вашему, красноармейки изъяснялись исключительно по-французски? — Он приставил к своим плечам ладони и, маша ими, как крылышками, пошел по залу, кланяясь и произнося: — Ах, пардон! Ах, мерси...
Члены худсовета смеялись. Это действительно было смешно.
Пырьев стал вдруг серьезным и твердо сказал:
— Все! Он будет ставить «Сорок первого»!
Пырьев не был большого роста и могучего телосложения, но обладал сильным красивым голосом. Авторитет его на студии не подвергался сомнениям. Только благодаря напору Пырьева и убежденности таких авторитетов, как М. И. Ромм и С. О. Юткевич, решено было пойти на риск. Сценарий был утвержден.
Очень мудро и благожелательно отнесся к нашему сценарию Б. А. Лавренев. Он принял Г. Я. Колтунова и меня в своей квартире на Котельнической набережной. Напоил чаем. Ободрил. Похвалил некоторые сцены. От общей оценки сценария вежливо устранился. Когда я признался ему, что очень боялся его отзыва, он улыбнулся:
— Неужели я такой страшный? Мне доводилось слышать от своих коллег, — сказал Борис Андреевич, — что такой-то режиссер или сценарист поступил с ними бессовестно: напрочь испортил повесть или роман. Я этого никогда не понимал, по-моему, каким бы ни был фильм, роман или повесть остаются такими, как они есть. Льва Толстого и Федора Достоевского ставили много раз и у нас и за рубежом. Были удачные и не очень удачные, были просто скверные постановки. Но ни в «Анне Карениной», ни в «Идиоте» ни одна запятая от этого не пострадала. Они остались величайшими шедеврами литературы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66