Я рассказал. Бела Мироновна пошла к участникам, разводить мизансцену. Прошло много времени, а сцена не ладилась. «Она нарочно затягивает время, чтобы мы не сняли эту сцену», — подумал я, подошел и предложил Белле Мироновне свою помощь. Быстро развел мизансцену, возвратился к камере и скомандовал «мотор!». Сцена была снята.
— Если тебе нравится быть вторым режиссером — пожалуйста. Ты оскорбил старого заслуженного кинематографиста. Белла Мироновна сама могла развести мизансцену. Это ее обязанность, а не твоя! — сказал Урусевский.
— Мне хотелось успеть снять, пока есть солнце, — объяснил я.
— Белла Мироновна успела бы это сделать. Но тебе хочется во всем ее унизить.
— Я вовсе не хотел этого.
— Не ври! Я давно тебя раскусил.
Я пытался что-то сказать в свое оправдание. Но Урусевский, обругав меня грубым матом, демонстративно ушел со съемки.
Я остался оплеванным. Мне ничего не оставалось как сказать «съемка отменяется». Оставшись наедине с собой, я думал: «Почему такое раздражение? Чем я обидел Урусевского? Все, что я делаю, в других группах считается нормальным, а у нас вызывает скандалы. Почему Урусевский и Белла так себя ведут по отношению ко мне? Чего они добиваются?» Когда съемки были в полном разгаре, я понял. Вызвавшись со мной работать, они решили: молодой человек, вроде порядочный, но в кинематографе еще ничего не сделал. Мы поможем ему снять картину. И ему будет хорошо и нам. Все же будут понимать, кто на самом деле снял этот фильм. Это поможет Урусевскому получить постановку. (Урусевский нередко сокрушался при мне: «Почему, черт возьми, я должен выполнять чужой замысел!», и Белла поддерживала его: «Урусевский прирожденный режиссер!»)
«Но, может быть, эти мысли рождены моей подозрительностью?» — думал я. Мне не хотелось думать об Урусевском плохо. На завтра съемки возобновились. Урусевский был с утра надутый, обиженный, но потом, в ходе съемки, увлекался и работал с охотой и энтузиазмом. В такие минуты я гнал от себя черные мысли.
Снимали сцены в юрте. Девочки-казашки примеряли то на платье, то на лоб подарок Говорухи — золотой погон.
— Я этого снимать не буду! — заявил Урусевский. — Этой сцены в сценарии нет.
— Но мы уже сняли не по сценарию несколько сцен, — возразил я. — И вам они нравились.
— А эту снимать не буду!
— Почему?
— Не хочу!
Он был в дурном состоянии духа.
— Эта сцена необходима. Без нее не сложится сюжет, — настаивал я.
— Ты мне надоел! — закричал Урусевский так, чтобы все слышали.
Я не хотел, чтобы наши споры слушала группа.
— Поднимите нас на кране, — попросил я крановщика.
В пустыне-то негде уединиться.
Но Урусевский не был расположен к разговору, он хотел публичного скандала.
— Я тебя сейчас так двину, что ты слетишь с этого крана.
— Падал я и с большей высоты, — и ничего!
Урусевский попросил опустить нас и, выругав меня самыми нехорошими словами, потребовал общего собрания группы.
На собрании группы Урусевский выступил с долгой речью, смысл которой состоял в том, что я снимаю фильм на полку. Что я неопытен, но упрям. Что я не слушаю его советов, и работать со мной он больше не может.
В ответ я сказал, что Урусевский может снять хороший фильм «Сорок первый». Но это будет не тот фильм, который я выносил в своей душе. Я тоже могу снять неплохой фильм.
Урусевский деланно захохотал.
— Ну, нахал! Ну, нахал! Он тоже может снять фильм!
— Да, — сказал я. — Если бы я в этом не был уверен, я бы был нахалом и авантюристом. Но мне дорога моя концепция и мне нужен только мой фильм. Я не могу быть мальчиком на побегушках. Если группа во мне сомневается, я согласен уйти и уступить режиссуру Урусевскому и Белле Мироновне.
Я действительно готов был уйти. Я устал от дрязг.
Выступление членов группы было для меня совершенно неожиданным. Все они говорили о том, что Урусевские вели себя по отношению ко мне, мягко говоря, некорректно и мешали нормально работать. Выступил и Николай Крючков.
— Я в своей жизни видел столько режиссеров, как не стреляных воробьев, и я говорю ответственно: Чухрай — режиссер! Мне интересно с ним работать. А вы ему все время мешаете!
Резолюция собрания звучала обвинительным актом по отношению к Урусевскому и Белле.
Четыре дня группа не работала: Урусевский не являлся на съемки. Вечером четвертого дня ко мне в номер пришла группка парламентеров: «Урусевский напишет Пырьеву, что не хочет продолжать с вами работать. Вы знаете нрав Пырьева — он отстранит вас от работы. Зачем вам это нужно?»
— Передайте Белле, что я таких прогнозов не слушаю.
Я был уверен, что их прислала Белла Мироновна. На следующий день ко мне в номер пришел сам Сергей Павлович. Он говорил, что на собрании многие были необъективны, что ни он, ни Белла Мироновна не хотели мне зла, что он полюбил фильм и готов продолжать работу, но для этого я должен уничтожить протокол собрания.
— Я искренне хочу с вами работать, — сказал я откровенно. — Я ценю ваш вклад в картину. Но я в жизни не уничтожал документов, какого бы содержания они ни были, не сделаю я этого и сейчас.
— Но после такого собрания как мне и Белле Мироновне продолжать работу?
— Если мы будем работать честно, без интриг, протокол собрания будет забыт. Никто о нем никогда и не вспомнит. Если мы будем дружно работать! Не оскорбляя, не интригуя друг против друга.
Урусевский вынужден был согласиться. Не скажу, что интриги совсем прекратились, но они были для меня неопасными. Несколько раз Урусевский возвращался к разговору об уничтожении протокола собрания, но с тем же результатом.
Забегая вперед, скажу, что я всегда был благодарен Урусевскому за то, как он снял «Сорок первый».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66