его глаза напоминали полированное черное дерево и белый фарфор.
— Это ты, Гэс?
— Так точно, — сказал мальчик. — Я не подглядывал, просто смотрел.
— Ясное дело, не подглядывал. Мне это не мешает.
— Вот смотрю на тебя и думаю: Джюб любит работу. Это так, Джюб?
Негр рассмеялся:
— Вся моя жизнь — работа. Может быть, я скоро пойду бренчать на своем банджо, но знаешь, жизнь — это работа, а работа — это жизнь. Так говорит хозяин, ну, или что-то вроде того.
Они пошли к дому вместе. Гэс спросил:
— А почему ты не ходишь вместе с нами в церковь?
— Ну, потому что ближайшая церковь пятидесятников-баптистов, в которую я мог бы ходить, аж в Ка-Эс.
— Где это “Ка-Эс”?
— Это Канзас-Сити, есть такой город, далеко отсюда.
Высокий негр остановился у лестницы, держа в каждой руке по ведру, наполненному золотисто-белым молоком. И мальчик, повинуясь какому-то внутреннему позыву, прикоснулся пальцами к запястью Джюба, пытаясь таким образом выразить свои чувства.
Негр снова рассмеялся, сверкнув всеми белыми зубами:
— Ты тоже мне нравишься, Гэс. Мне с тобой общаться приятнее, чем со старушкой Шебой.
— Август! — позвала мать. — Иди в дом, надевай пиджак! Август! Мы уходим!
Кейти уже успела натаскать в повозку мешки, набитые сеном, которые должны были смягчать тряску. Отец сидел на передке, натягивая вожжи и удерживая лошадей, беспокойно переступающих с ноги на ногу. Мать собрала весь свой выводок и рассадила в повозке.
Ее лицо, которое она не прятала от летнего солнца и постоянного ветра, было загорелым и обветренным; ладони были в мозолях, твердых, как кость. Но суровости в ней не было, и если ей приходилось принуждать детей сделать то или другое, то делала она это мягко.
— Ладно, папа, — сказала мать, — попридержи их еще минутку.
— Я держу их, не волнуйся. — Отец поглядывал на уши своих еще диких лошадей. Мать уселась рядом с ним.
Этот момент всегда был наполнен напряженным ожиданием — будто тикало в бомбе, которая могла взорваться в любую секунду, разнести все вокруг и зашвырнуть их всех на луну.
— Было бы неплохо, если бы когда-нибудь мы смогли позволить себе купить парочку нормальных, спокойных мулов. — Мать повторила то, что уже говорила тысячу раз.
— У нас хорошие лошадки. — Отец натянул вожжи, которые обмотал вокруг своих больших рук. — Они научатся вести себя прилично.
— Вот тогда мы и продадим, их, — встряла Кейти.
— А ты сиди и помалкивай, — сказала мать.
— Пошли! — Отец немного отпустил вожжи, и лошади понеслись по дороге, раскачивая крупами из стороны в сторону, дергая головами, изгибая шеи. Но отец прекрасно знал все их трюки и управлял ими как куклами на кожаных нитях.
— У нас хорошие лошадки, — сказал он. — Вдвое быстрее мулов, и, к тому же, весной принесут приплод.
По дороге мать и отец обменивались короткими замечаниями о состоянии соседских полей, их возможной стоимости, о том, сколько еще земли можно будет прикупить в этом году, о том, даст ли банк ссуду на такую покупку.
Лютер рассмеялся и поудобнее устроился на мешках с сеном.
— Чего ты? — спросила мать.
— Вот думал о том, как красиво сейчас вокруг, пока не выпал снег. Не пыльно, не жарко, — заговорил Лу вполголоса. — И тополя под небом...
— Ну и что с того? — снова спросила мать — с вызовом.
— А ничего. Посмотрите, как все красиво вокруг — настоящая картина, как в музее. А вы все только о купле да продаже.
— О, смотрите, среди нас художник нашелся! — воскликнул Мартин. — Ему тоже захотелось таскать в постель нехороших женщин и пить вино.
— Ничего такого мне не захотелось! Лучше землю есть, чем вести такую жизнь.
Лютер закрыл глаза и замолчал.
— А когда вы рассчитаете этого черномазого? — спросил отца Мартин.
— С чего ты взял, что я собираюсь его рассчитывать? И не говори “черномазый”. Говори “чернокожий”.
— Ну, идет зима, и до весны нам работник не будет нужен, — сказал Мартин.
— Ну, не знаю, не знаю. — Голос отца прозвучал примиряюще.
— Он хороший работник, — сказала мать. — Может быть, зимой ему можно будет платить меньше.
— А ты ему ничего такого не говорил, Мартин? — спросил отец.
— Нет, папа, что вы!
— Но вы же знаете, что нам все равно придется это сделать, — рассмеялся Лютер. — Нет работы — нет кормежки.
— Ничего смешного здесь нет, — сказал отец. — Без бережливости вести хозяйство нельзя. Бережливость должна быть во всем — ив том, как содержать дом и инвентарь, и наемных работников. Во всем!
— А мне он нравится, — заявил Гэс.
— Тебе вообще нравятся всякие глупости, — опять встряла Кейти. — Когда я гляжу на него — у меня по телу мурашки бегают.
— Я еще не решил, — сказал отец. — Сегодня все-таки День Благодарения, и даже чернокожий, после того, как урожай собран, имеет право на праздник.
Лютер рассмеялся своим безумным смехом, похожим на ржание. Этим смехом он, казалось, говорил: вы все безумны, и весь мир безумен.
— Лу, а ну прекрати это! — прикрикнул отец. — Сегодня праздник, и мне не хотелось бы пороть тебя в такой день.
— Да, отец, извините, — сказал Лу смиренно. — Мне бы этого тоже не хотелось. — И подмигнул Гэсу.
— Ладно, все, замолчали, — приказал отец.
Новая церковь была небольшой, но высокой. На плоской равнине ее белый шпиль был виден издалека. Ее стены были сложены из песчаника и охристого известняка, все блоки камня были вырублены и обтесаны вручную. Венчала церковь островерхая крыша, крытая кровельной дранкой. Слева от церкви располагалось небольшое кладбище, огороженное проволочным забором; столбы забора были из белого известняка. На кладбище могил пока было мало — прошло слишком мало времени с того дня, как им стали пользоваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111