Не понимаю, что, собственно, происходит. Против тебя выдвигают всякие, знаешь, весьма серьезные обвинения. Я хотел бы быть на твоей стороне, но я не знаю, что правда, а что нет.
Голос у Дарби был такой, какой, наверное, бывал у шерифов маленьких городков Дикого Запада в те времена, когда эти городки только начинали свое существование; казалось, он предлагает гостеприимство, свежезажаренный бифштекс... Ну прямо добрый, старый дядюшка Гроувер!
— Я понимаю, но если я вам что-то расскажу, они же за вас примутся!
— Ну, им вовсе не обязательно знать, что ты мне рассказал.
— Нет, будет все-таки надежнее, если вы не будете ничего знать. К тому же, может, они уже уехали, — сказал Гэс задумчиво.
— Уехали куда?
— Ну, между нами был такой договор: если я не возвращаюсь к полуночи, они должны были отправляться дальше на запад, вдоль реки, в Нортон, а потом развернуться и двигать на восток, в Линкольн-Сентер.
— Да, Гэс, занялся ты негодным делом, — сказал Гроувер печально. — Я еще и Лютеру, твоему брату, говорил когда-то — боюсь я, как бы этот парень — то есть ты — не встал на плохой путь.
— Гроувер, вытащите меня отсюда! Я же ничего у вас в городе противозаконного не сделал. Мне не предъявлено никаких обвинений. По какому праву меня здесь держат? Вы должны отпустить меня.
— К сожалению, это не в моей власти.
— Но по закону меня не имеют права здесь держать, Гроувер! Вы же представляете закон, а, Гроувер?
— Да, конечно, Закон и Порядок. Только не надо тут выступать. Вроде адвокат какой-то! Я свои обязанности знаю и выполняю.
И он вышел из камеры, тщательно заперев за собою дверь.
Может быть, теперь уловка Гэса позволит ему выиграть несколько часов? А этот Дарби, для деревенщины, сыграл свою роль совсем неплохо.
Гэс попытался заснуть, чтоб хотя бы немного восстановить силы; к тому же — что еще ему оставалось делать? Выбраться из тюрьмы он все равно не мог.
Через пару часов шериф Дарби снова открыл дверь камеры и сказал гробовым голосом:
— Ну, сынок, напрасно ты так. Это очень дурная привычка — лгать представителям закона.
— А у меня другого выбора не было, шериф, — ответил Гэс.
— Ладно, пойдем. Тебя ждут федеральные полицейские. И знаешь, они говорят, что могут очень быстро выдавить из человека все что угодно.
— Напрасная трата времени, шериф, — сказал Гэс. — Я все равно не выдам ни своих людей, ни своего босса.
— А может, и выдашь. А может быть — и сломаешься. Мне заплатили и с твоей стороны, и с другой, но мне очень любопытно посмотреть, как применяются эти новые методы по поддержанию Законности и Порядка. Я о них слышал, но не видел в действии.
Гэсу никто не помогал, и ему пришлось прыгать по коридору на одной ноге. Дарби открыл какую-то дверь и впустил Гэса в комнату, где ждали три полицейских из федерального управления. Тяжелые челюсти, гладко выбритые, до синевы, щеки, взгляд исподлобья. Гэса усадили на стул с высокой прямой спинкой. Полицейские выглядели до того похожими друг на друга, что Гэсу было трудно отличить одного от другого. Он говорил себе, что они все-таки человеческие существа, что, может быть, когда-то в них было что-то человеческое, и что даже если они теперь ощущают себя лишь вымуштрованными полицейскими собаками, с торчащими ушами и пустым, темным взглядом, они могут на какое-то время снова стать людьми, вспомнить о своей человечности и таким образом прийти к спасению.
— Сигарету?
— Нет, спасибо, — сказал Гэс. — Я не курю.
— Замечательно. — И один из полицейских затушил сигарету о руку Гэса.
Гэса охватила бессильная ярость: как же так? Он свободный американец, в свободной стране, а с ним обращаются таким зверским образом! И кто?! Те, кто должны являть пример добропорядочности! Эти скоты, живущие за счет налогоплательщиков!
Вспыхнул слепящий свет так близко от его лица, что он ощутил жар, исходящий от лампы. Он закрыл глаз, второй так заплыл, что вообще не открывался.
Его ударили по лицу.
— Открой глаза.
Один глаз открылся — второй нет. Еще одну сигарету затушили о его руку.
— Где груз? Где груз? Где груз? — повторяли полицейские один за другим скучными голосами. Их убедили, что федеральный агент всегда должен добиваться своего. И не важно, каким образом это будет достигнуто. И полицейские действовали в соответствии с этой убежденностью.
Гэса поддерживала его ярость, она была для него как питательный бульон; у него оставалось достаточно самоконтроля, чтобы не проговориться и при этом остаться в живых. Его истерзанная плоть дымилась, его глаз просто ослеп от света, бьющего прямо в лицо; от изощренной пытки, казалось, болел даже мозг. Но ярость его, человека, воспитанного в понятиях деревенской порядочности и честности, держала на плаву.
Через пару часов полицейские утомились, а дух Гэса оставался все таким же сильным.
Они стали зевать, развязывать узлы на галстуках, почесываться, даже перестали спрашивать без передышки: “Где груз”?”
В комнату зашел Зирп. Одного взгляда на полицейских ему было достаточно — он понял, что от Гэса пока ничего не добились. Зирп подскочил к Гэсу и ударил его ручкой своего пистолета по голове.
Придя в себя, он увидел, что снова в камере, но уже другой, подземной. Сколько времени прошло, он определить не мог. Он вспомнил, что, уже теряя сознание, расслышал, как кто-то сказал: уже начало четвертого. А который теперь час? Может быть, рассвет уже, наконец, пришел?
Гэс лежал на полу с закрытыми глазами; он старался дышать хрипло и притворяться, что еще без сознания. Но долго они ждать не будут... Приоткрыв один глаз, он увидел краги. Так, теперь за него примутся местные полицейские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111