Картинка на открытой странице изображала тридцать седьмую любовную позу.
— Я заведую библиотекой, и все. Я не цензор. Каждый должен иметь возможность выбрать то, что ему нравится.
— Мерзость и грязь! Вот что ты пропагандируешь!
— Этой книге три тысячи лет. И я никому се не навязывал бы. Эта книга — такая же, как все остальные знаменитые книги. Ну, как истории про Робина Гуда, как “Моби Дик”, как “Зов Предков”, как-как Библия, в конце концов, как вот эта вот “История Соединенных Штатов”... или как вот этот Шекспир...
— Все, хватит! — взревел Гриздик и стал выдирать страницы из “Кама-Сутры” и рвать их на мелкие кусочки. — Коули! Отведи этого сукина сына назад в камеру!
— Слушаюсь, сэр.
Белински старался не показывать своего беспокойства. Он считал, что надо обязательно сохранить библиотеку, и готов был понести наказание — лишь бы не тронули книги. Он мог бы легко высмеять Рональда Гриздика, этого розовощекого педераста, этого клоуна из дешевого водевиля. Но это значило бы — погубить книги, которые стали всем так нужны.
— Подожди минутку, Коули! — крикнул Гриздик. — Сначала нужно прикрыть этот рассадник мерзости и анархии.
Только тогда Белински убедился в том, что Гриздик на этот раз действительно намерен закрыть библиотеку, что его невроз, как раковая опухоль, глубоко проникшая в сознание, толкает его на стычку с заключенными. И потом, позже, непременно будет найдено какое-нибудь “веское оправдание”.
— Мистер Гриздик, — сказал Белински, — я бы не хотел вмешиваться в ваши дела, но мне кажется, нехорошо наказывать библиотеку за то, что я, может быть, сделал что-то не так.
А в это время в Омахе начальник тюрьмы Спритц рассказывал, что несмотря на значительное увеличение количества заключенных в тюрьмах, имевшее место в последнее время, и соответственно, ухудшение питания, в подведомственном ему заведении уменьшилось количество срывов, сумасшествий, самоубийств, членовредительств, убийств. И все потому, что заключенные получили возможность заниматься чем-то для себя полезным.
— Все, решено, — сказал Гриздик, поднимая трубку телефона и вызывая подразделение охранников.
— Подумайте о том, к чему это может привести! — воскликнул Белински. Он был в ужасе — и этому безумцу доверена судьба шести тысяч человек!
— К чему это может привести? — Гриздик улыбнулся, как кошка, у которой из пасти уже торчат птичьи перышки. — Послушай, душечка, Рональду Гриздику никто угрожать не смеет! Скажи еще слово — и отправишься снова в одиночку.
— Но зачем же закрывать библиотеку?!
— Коули! Надень на него наручники!
Коули в растерянности посмотрел на Гриздика.
— Надень на него наручники, я сказал! — заорал Гриздик.
— Слушаюсь, сэр. — Коули медленно вытащил наручники. Он, прикрывая собой руки Белински, защелкнул их на запястьях и тут же открыл ключом; наручники остались висеть на руках Белински, но их можно было снять в любой момент.
— Мистер Гриздик, если вы без всякой причины закроете библиотеку, завтра утром тюрьма может оказаться заваленной трупами!
— Ах так! Ну, если ты хочешь кровавой бани — ты ее получишь, — заявил Гриздик, гордо выставив челюсть.
А в Омахе начальник тюрьмы в этот самый момент рассказывал, как ему удалось создать образцовую тюрьму: минимальное применение жесткой, железной дисциплины и максимальная свобода для заключенных в плане приобщения к новым знаниям; он говорил о том, что, отбыв свой срок, многие заключенные Левенворта станут учеными людьми.
По вызову Гриздика прибыло шесть профессиональных охранников, которые всю свою жизнь занимались только одним делом.
— Пойдемте, — сказал Гриздик. — Будьте начеку. Кривая ухмылка на чьей-нибудь роже — в наручники его!
Гриздик вышел из административного корпуса, прошел по пустому узкому двору к старому бараку, где располагалась библиотека. Там сидело довольно много заключенных, которые посвящали чтению предоставляемый им единственный час свободного времени. Некоторые сидели на полу, другие на коробках, третьи по углам; читали, листали потрепанные книги, присланные в дар тюрьме; учили других чтению, стараясь приобщить тех, кто еще не знал грамоты, к великому наследию печатного слова.
— Всем выйти отсюда! — разорвал Гриздик своим воплем спокойствие и тишину “читальни”. — Во двор! Книги оставить здесь. Библиотека закрывается!
Заключенные в растерянности смотрели на Гриздика. Но, увидев Белински в наручниках — он держал руки так, чтобы они не соскользнули, — тут же поняли, что происходит.
За осознанием происходящего пришел гнев; гнев зажег фитиль бомбы.
— Шевелитесь! — крикнул Гриздик.
Хесус, ухватив тяжелый словарь, запустил им в Гриздика; другие хватали стулья, ящики, вообще все, что попадается под руку, швыряли в Гриздика и охранников.
— Подать сигнал тревоги! — закричал Гриздик, выхватывая пистолет. В первую очередь он хотел застрелить Белински. Но Белински сбросил наручники и бросился в сторону. Гриздик выстрелил, но промахнулся. Пуля попала в негра небольшого роста по прозвищу “Малютка Джим”. Она чиркнула его по глазам и он, ослепленный, стал кричать от ужаса и боли. Этот крик становился все громче; он, казалось, был выражением гнева, который долго скапливался во всех, прорвавшимся, наконец, воплем возмущения чинимыми несправедливостями, призывом к справедливости во имя самой справедливости. Даже мощная сирена, воющая на крыше тюрьмы, не могла заглушить его.
Заключенные, оставшиеся в своих камерах, услышали этот крик — и стали стучать ногами об пол, ударять кулаками по нарам. Прибегавшие охранники, не открывая двери и просовывая руки сквозь решетки, пытались бить заключенных дубинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111