До стрельбы доходило редко. Пьяный участковый вполне мог заявиться на воровскую «малину» и притащить пятерых ворюг за шкирман в отделение.
— Зачем толкаться? — заворчал Нуретдинов, когда его поставили лицом к машине, положив руки на крышу. — Сказали бы — сам вышел.
Под сиденьем Нуретдинова был обнаружен пистолет Макарова с патроном в патроннике. Под плащом, справа от сиденья, на котором сидел Григорян, лежал «браунинг».
— Вах, откуда это? — развел руками Григорян.
— У вас хотелось бы узнать, — произнес я.
— Первый раз вижу. Честное слово. Может, кто-то забыл?
— Интересно кто! Надо бы найти человека, вернуть ему ценную вещь.
Григорян залепетал что-то неубедительное. Нуретдинов набычился и молчал. Сейчас он очень походил на пойманного у разоренного аула басмача. Ему бы шашку, обрез, коня — он бы устроил нам, показал, кто настоящий аскер. А так, беспомощный и бессильный, стоит, сжав могучие кулаки и бросая на нас молнии из раскосых глаз… Не твои времена на дворе, аскер, тебе бы родиться на семьдесят лет пораньше да прибивать к воротам уши гяуров…
— Ричи, это же милиция. Какой позор! — были первые слова толстой носатой армянки, одетой в черное. Это была жена Григоряна.
Григорян жил в двухэтажном старом доме недалеко от центра города. Мы прибыли туда с постановлением об обыске. Дом сторожили два бугая восточной национальности. Наглеть и сопротивляться милиции было не принято. Они угомонились на диванчике в углу, на их тупых физиономиях ничего нельзя было прочесть. О том, что они не зря едят хлеб, говорили заряженные двуствольные ружья. Телохранители были готовы к обороне. Они производили впечатление людей серьезных, невеселых и жестких.
Обстановка в доме очень походила на обстановку в жилищах многих торгашей, которых мне довелось видеть на своем веку. Григорян был явно в курсе московских веяний, прилагал немало сил и средств, чтобы быть не хуже других. По коридору было трудно пройти, не наткнувшись на бронзовый с хрустальными висюльками канделябр. В комнатах их было не меньше. Поговаривают, что мода на канделябры пошла сверху. Квартира самого Леонида Ильича Брежнева была якобы переполнена ими, и сначала цэковские работники, а потом и торгаши подхватили этот дизайнерский почин…
На кухне в банке из-под крупы мы нашли горсть драгоценностей с бриллиантами. И тут Григорян не отставал от своих собратьев. Кстати, мода на бриллианты тоже пришла от августейшей фамилии. Коллекционирование «брюликов» было любимой забавой Галины Брежневой. В начале восьмидесятых торгаши давились в очередях за бриллиантами и золотом, как в революцию голодные граждане за хлебом.
В столовой висело два пейзажа. Один явно принадлежал кисти Айвазовского. Это тоже считалось признаком хорошего тона. Денежный человек просто обязан был иметь картину Айвазовского. Московские евреи ростовщики и элитные адвокаты увлекались еще полотнами «малых голландцев», но это удовольствие было для избранных и стоило гораздо дороже.
Еще одно увлечение торговых работников — фарфор и хрусталь. Страсть к ним пронизывает всю эту среду сверху донизу. У солидного деляги фарфора должно быть много, и он должен быть дорогим, пусть безвкусным. В доме мы насчитали восемнадцать сервизов «Мадонна» — вещь почему-то особо ценимая григоряновскими коллегами. Чуть ли не в каждой комнате были переполненные горка или сервант. В столовой висели сразу две хрустальные люстры.
И, конечно, видеотехника. В середине восьмидесятых мерилом благосостояния, даже большим, чем личный автомобиль, считался фирменный видеомагнитофон. Видеотехника стоила бешеных денег. Какой-нибудь дрянной тайваньский видик тянул на три тысячи рублей (половина «жигуля» или целый «запорожец»), телевизор «Сони» весил уже под пять тысяч. Позже этот электронный хлам обесценится и станет доступен в принципе большинству населения. Тогда же вещи эти воспринимались как роскошь и излишество, позволительные только богатым и беззаботным людям. Видеомагнитофон в доме сигналил — тут живет или спекулянт-хапуга, или загранработник. В доме Григоряна имелось два видеомагнитофона, цветной телевизор «Горизонт» и два японских телевизора. Музыкальный центр «Пионер» тоже не относился к числу дешевых вещей.
— Хорошо живете, — оценил я обстановку после первого, беглого обшаривания дома. — Даже завидно. Научите, как так устроиться.
— Э, все на трудовые деньги, товарищ следователь, — покачал головой Григорян.
— Я понимаю.
— Армянин — человек мира. У меня родственники за рубежом. Дядя во Франции. Присылает всякие мелочи.
— Любит вас, наверное, дядя. Он у вас, видно, Рокфеллер.
— Армянин армянину помогать должен.
— Зов крови.
— Он мне что-то пришлет. Я — ему. Кстати, «волгу» он мне оттуда через «Березку» перевел.
— Конечно. Ты — мне, я — тебе. Он вам — «волгу» со своих миллионов. Вы ему — пару бутылок коньяка «Ахтамар» со своих ста двадцати рублей зарплаты.
— Молодой, не понимаешь, что такое родной племянник для армянина.
Григорян безрадостно взирал, как члены опергруппы передвигают мебель, простукивают стены, ворошат белье.
— Все прочитали? — спросил я, показывая на книжный шкаф, сияющий золотом старинных книг и новейшим дефицитом. Булгаков, Камю, Марсель Пруст, альбомы по искусству. Люблю книги. В те времена я никак не мог достать многое из того, чем был набит резной, красного дерева книжный шкаф в доме старшего продавца.
— Читаю, да. Дети вырастут — читать будут. «Торговать они у тебя будут, — подумал я. — И внуки будут торговать и жульничать. И правнуки».
Часа четыре мы осматривали дом — шкаф за шкафом, полка за полкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89