— Молчу, товарищ полковник.
— Ты вот считаешь, что я тебя готов попереть, если следовать твоему определению. Верно? Ладно, попрем. Теперь пойдем дальше. Твое место окажется не занятым. Мне скажут: ищи людей, комплектуй штаты. А где я стану брать честных толковых работников?
— Значит, я толковый?
— Нет, ты бестолковый, но честный. Пойдем еще дальше. Тот товарищ, который над твоей макушкой гирьку повесил, сам на место инспектора ГАИ не пойдет. Пример нам не покажет. Он руководит в иных масштабах. И что мы получим в итоге? Молчишь, Демин? То-то.
— А что я могу сказать?
— Скажи хотя бы: вот полковник сидит и рассуждает мудро, по-государственному. Я одобряю, когда меня хвалят. Глас народа, знаешь ли…
Демин смекнул, что грозу проносит, и повеселел. Это не ускользнуло от внимания полковника.
— Заулыбался? Зря. Мне приказано из ГАИ тебя вытурить. Понял? И я обязан это сделать.
Демин вновь повесил голову.
— Что же ты скис? Я нашел тебе место, где твои новые благодетели искать строптивого инспектора не станут. Пойдешь в специальное подразделение?
Демин смотрел на Рожкова и не знал, что ответить. Однако с этой минуты в официальном лице, в бюрократе он вдруг увидел чего не замечал раньше: доброту, скрытую маской безразличия, причастность к человеческим страданиям, которую дают людям болезни, умение защищать своих, тех, для кого он является отцом-командиром.
— Пойду.
— Вот и ладно. Явишься к полковнику Трубину. Я ему позвоню. Держи адрес…
Так Демин вышел на очередной виток жизни, чтобы идти дальше и спотыкаться уже на других путях.
Полковник Трубин пришел в милицию переводом из армейского спецназа. Он начинал новый этап борьбы с преступностью, которая все больше приобретала черты хорошо отлаженной боевой организации. Противостоять ей теперь могли не милиционеры-одиночки, а специализированные, хорошо обученные подразделения.
Опыта подготовки таких бойцов и отработанной тактики действий у милиции пока не имелось, и Трубин начинал с нуля.
Собирать команду он стал с отбора людей.
Демин явился к нему в числе первых.
Трубин, спокойный, уравновешенный человек с задумчивыми глазами и негромким голосом, беседовал с Деминым долго и обстоятельно. Выяснил все о его армейской службе, грустно покачал головой, когда слушал рассказ о событиях, сломавших карьеру требовательного гаишника, и лишь потом заговорил о главном:
— Мне бы, Юрий Петрович, не хотелось заманивать вас в свою команду. Подумайте, взвесьте все. Недельки две вам на это хватит?
Демин удивился. Такого срока на принятие решения ему еще никогда не давали. Тем более он привык действовать без колебаний: коли надо, значит — вперед!
— Мне казалось, товарищ полковник, что согласие я уже дал.
— Верно, но может статься, что вы сами же потом и раскаетесь. Все же не на перекрестке стоять. Каждый вызов будет выездом на войну.
— Знаю. К этому я готов.
— Не торопитесь. — Трубин, казалось, поставил целью отговорить Демина, заставить его отказаться от своего решения. — У этой войны куда больше поганых сторон, чем может показаться на первый взгляд.
— Война есть война. — Демин бодрился.
Он не хотел выдать командиру своих колебаний, чтобы тот ни в малой мере не усомнился в смелости нового подчиненного.
Трубин посмотрел на Демина долгим изучающим взглядом. Ему хотелось понять, насколько искренен в своих рассуждениях лейтенант. Если это обычное бодрячество — оно пройдет само по себе. Если проявление глупости, неспособности видеть и понимать правду — уже другое. Человек, который принимается за дело с завязанными глазами, быстро разочаровывается и пугается, едва повязка спадает.
— Вы так думаете?
Демин пожал плечами. Трубин усмехнулся.
— Давайте рассуждать. На войне и у вас, и у противника одинаковые права на выстрел. Кто первым пальнет, тот и выиграл. На войне с автоматом в руках можно смолить налево и направо, если хочешь нагнать на противника страху. У нас таких прав нет. Стрелять первыми на поражение нам не позволено. Палить очередями для устрашения — значит, нагонять шухер на весь город. Короче, мы все время над провалом. Переходить его можно только по узкому мостику, который нам оставляет закон. Шаг вправо, шаг влево — и сразу поднимется шум. Пузатые чины, которые ни разу не бывали в деле, но знают законы, станут судить-рядить. Может, разборки и обойдутся, но нервов потянут изрядно.
Демин был сбит с толку.
— Не понимаю, товарищ полковник, мне что, не давать согласия?
Глаза Трубина хитро заискрились. Он взял со стола коробку с трубочным табаком «Золотое руно», открыл крышку, понюхал.
— Не думал, что ты сдашься так скоро.
На «ты» он перешел быстро и незаметно.
— Я не сдался, но вы…
— Я обрисовал то, что ждет тебя и всех нас на самом деле. Без слов о том, что наша служба нужна обществу, каким почетом она будет окружена. Об этом тебе расскажут другие. У нас проповедников хватает. Только ты им особенно не верь. Никаким почетом мы не будем окружены, и все, что станем делать, ляжет на наш страх и риск.
— Спасибо, понял.
— Не пугает?
— Нет, даже интересно.
— Тогда еще одна деталь. Все, что мы будем планировать, не должно утекать наружу. Ни с начальством, ни с кем-то другим ты не должен говорить о планах. Я не верю в то, что за хорошие деньги нас не подставят. И не в том беда, если те, кого мы хотим взять тепленькими, смоются. Хуже, если они будут знать об операции и приготовят сюрприз.
— Я не трепач.
— Кстати, как ты относишься к смертной казни?
— В смысле?
— Сейчас ее предлагают отменить. На правительство давят европейцы, наши демократы-гуманисты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111