Панченко, никогда доселе не слышавший таких «образных» народных выражений, сник и почти целый день просидел молча, насупившись.
К концу работы, видимо, посоветовавшись со своими дружками, он немного приободрился и сидел уже нахохлившись, словно петух.
Как впоследствии узнал Осинин, Панченко подключил к выживанию Виктора своих собутыльников — председателя профкома Клешнева, высокого, полноватого мужчину, с вечно обрюзгшим и недовольным лицом, и секретаря парторганизации — мастера участка, грубого неотесанного мужика («Как только таких выбирают в секретари», — удивился Осинин), по фамилии Мужланов.
Вся эта троица дружно начала строить всяческие козни и плести интриги против Осинина, только вот зацепок у них против него никаких не было, и от этого они еще больше бесились.
Председатель профкома Клешнев вообще органически, всеми фибрами своей проспиртованной алкоголем души, возненавидел Осинина. Он разговаривал с ним всегда надменно, небрежно выпятив свою жирную трясущуюся губу.
Как-то раз Клешнев зашел к Осинину в кабинет, когда тот был один, и скорее потребовал, чем попросил:
— Ты мне, это самое, пару метров фанеры сделай.
— А для чего вам надо? — вежливо спросил Виктор, полагая, что это необходимо для каких-нибудь стендов в цехе или для общественной работы.
Фанера была высокосортная и на особом учете, и раздавать ее со склада без оформления каких-либо документов означало бы хищение, и чем это может кончиться, Виктор прекрасно понимал.
Подобная откровенная наглость не то что поразила Виктора, она его просто рассмешила.
— Дурнее себя ищете, Сергей Митрофанович? А платить кто будет, Хаби-булин? — насмешливо спросил Осинин и, очень пристально взглянув на профсоюзного царька, рассмеялся.
Клешнев не ожидал от Осинина такого отпора. Он зло фыркнул и, хлопнув дверью, почти выбежал из кабинета, прошипев про себя какое-то ругательство.
… Однако после командировки Панченко встретил Осинина лицемерно приветливо. Теперь он даже останавливался, чтобы поговорить с ним, улыбался при встрече, но Осинин инстинктивно чувствовал, что это неспроста, что-то подсказывало ему, что надо быть начеку.
Его подозрения были не напрасны, скоро он заметил, что из папок пропали кое-какие извещения, ордера и письма.
— В чем дело? — строго спросил он однажды у Панченко, когда не нашел в своем ящике несколько важных бумаг. — Кто здесь рылся в мое отсутствие? Почему нет извещения на листовую сталь?
— Ты что, Виктор? Кому они нужны, твои бумажки? — спокойно ответил Панченко, но его руки дрожали.
Осинин ничего ему не ответил. Ему и так все было ясно, но «не пойман — не вор», и все же что-то надо было предпринимать. Может быть, сказать об этом директору? Но, во-первых, он не хотел расстраивать Леонтия Максимовича. Все чаще директор стал последнее время хвататься за сердце, но в больницу ложиться не хотел. И хотя врачи настоятельно советовали ему госпитализироваться, он продолжал работать, не щадя своих сил. Таков уж был этот человек, и никто не мог переубедить его.
Виктор знал, что их директор был человеком глубоко порядочным и очень близко все принимал к сердцу. Осинина поразило, как однажды на общем профсоюзном собрании Леонтий Максимович распекал нерадивых рабочих и начальников цехов. Он был возмущен, и в его словах слышались боль и гнев, Леонтий Максимович не мог сдержать себя, он не думал о своем больном сердце, своем испорченном «моторе», как он имел обыкновение шутливо говорить.
После собрания директору стало очень плохо, и он два дня провалялся в постели, глотая валидол.
А, во-вторых, Осинин предполагал, что директор мог обвинить его самого за ротозейство и халатность. Но фонды надо было выбирать, а сколько и чего, он не знал.
Через неделю ему опять напакостили — пропало письмо директора металлобазы на отпуск десяти тонн (!) стальной трубы крупного диаметра.
Письмо было очень важное, потому что директор металлобазы находился сейчас в командировке, а за него вторично никто подписывать документ не будет. Заводу же трубы нужны были позарез. Панченко сидел за столом и, нагловато улыбаясь, посматривал на Виктора.
Внутри у Осинина все кипело, возмущению его не было предела, но как доказать?
И вдруг его взгляд наткнулся на смятую бумагу в мусорной корзинке. Цепкая память подсказала ему, что раньше ее там не было. Что-то подтолкнуло его подойти и взять бумагу. Он быстро развернул ее и… остолбенел: это было как раз то самое письмо, которое ему так было нужно.
Метнув взгляд на Панченко, Виктор заметил, как тот побелел. Ни слова не говоря, он подошел к нему и что есть силы начал наносить удары по ненавистному, мерзкому лицу. Панченко дико заорал, по лицу его потекла кровь.
Хорошо, что в это время не было Кравцова. Старика наверняка хватил бы удар. Кто-то из прихлебателей Панченко посоветовал ему обратиться в милицию.
Тот, недолго думая, стремглав выбежал из кабинета и как угорелый помчался в милицию, но там ему популярно объяснили, что производственные конфликты разбираются по месту работы или в Народном суде.
Судья, умная и мудрая женщина, выслушав обе стороны, все поняла и посоветовала Панченко больше не гадить, а Осинину — не распускать кулаки, но если, мол, Панченко пожелает возбудить уголовное дело, то для этого необходимы свидетели, но таковых почему-то не нашлось.
Вскоре после этого неприятного случая умер прямо на работе Леонтий Максимович. И у Виктора не осталось покровителя и наставника. Осинин очень переживал эту смерть, он еле сдерживался, чтобы не расплакаться. Старого директора Виктор по-настоящему уважал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87