— Щенок, — ответствовал старикашка доктору Тэгу, — как-то у Роки-Форд мне довелось принимать роды у бизонихи, орудуя лишь охотничьим ножом и зеркальцем. Так вот, вид ее грязного волосатого зада был просто наслаждением по сравнению с тем, чем кончается твоя шея.
Быстрым движением сухих лапок Кребб развернул кресло, и оказалось, что если для грифа он был неестественно велик, то для человека — определенно мал. Свалявшиеся грязные перья при ближайшем рассмотрении оказались черным фраком, приобретшим с годами зеленоватый оттенок. Несмотря на стоявшую в оранжерее жару, при которой даже капризные герани чувствовали себя превосходно, из-под фрака старика выглядывал толстый шерстяной свитер, а из-под него — фланелевая пижамная куртка. Пижамные брюки на пуговицах были подвернуты и заправлены в длинные черные носки, отчего чуть выше щиколоток образовались внушительные утолщения, похожие на сильно раздувшиеся суставы.
Описание его голоса я оставил напоследок. Представьте себе, если удастся, бренчание гитары, дека которой заполнена золой: дребезжащая нота исчезает, едва родившись на свет и оставляя в память о себе лишь раздражение напряженного слуха.
Доктор Тэг страдальчески улыбнулся и представил нас.
Внезапно Кребб сунул между своими бурыми деснами вставные челюсти, которые до этого сжимал в руке, и, оскалив их на психиатра, прорычал:
— А теперь вали отсюда, грязный сукин сын!
Веки Тэга дрогнули, словно протестуя против маски невинного страдальца, но он тут же взял себя в руки и сказал:
— Если мистеру Креббу угодно, я не вижу причин, почему бы вам и в самом деле не поболтать в спокойной обстановке… скажем, минут тридцать. Не откажите заглянуть потом ко мне в кабинет, мистер Снелл.
Джек Кребб бросил на меня быстрый взгляд, выплюнул в ладонь искусственные зубы и спрятал их во внутренний карман фрака. Я почувствовал себя не в своей тарелке, осознав вдруг, что теперь все зависит от моих способностей наладить доверительную беседу. Едва я понял, что передо мной не гриф, а человек, то сразу же поверил в правдивость всего сказанного в письме. Мне предстояла нелегкая задача, и вести себя следовало очень осторожно.
Он снова вперил в меня свои ярко-синие глаза. Я молчал, терпеливо ожидая, когда ему наскучит меня рассматривать.
— А ты ведь маменькин сынок, малыш? — весьма нелюбезно осведомился он наконец. — Да, да, дружок, большо-ой, жи-ирный сосунок. Бьюсь об заклад, если сжать твою руку выше локтя и резко отпустить, она еще долго будет дрожать, как студень. Знавал я одного парня вроде тебя… Он пришел на Запад и имел глупость попасть живым к племени кайова. Так вот они связали его, а их скво сделали из него кисель, исхлестав ивовыми прутьями. Ты принес мои деньги?
Я понял, что старый плут испытывает мое терпение, и не стал прикидываться обиженным, а лишь спросил:
— Почему они сделали это, мистер Кребб?
Он скорчил гримасу, вследствие чего его глаза, рот и почти весь нос вдруг исчезли, лишь самый кончик последнего торчал из складок кожи, как пустой палец из скомканной в руке перчатки.
— Индейцы страшно любопытны, — сказал он. — Нет, конечно, их интересует не все подряд. Ежели им чего не интересно, они и головы не повернут в ту сторону. Но тот сосунок их задел за живое. Им страсть как хотелось посмотреть, будет ли он плакать, как женщина, если его побить. А он взял и не разревелся, хотя на спине остались такие следы, будто его кошки драли. Тогда ему надавали кучу подарков и отпустили. Тот сосунок оказался храбрым парнем, так что, хоть ты и маменькин сынок, это ничего не значит. Ты принес мои деньги?
— Мистер Кребб, — ответил я, чувствуя некоторое облегчение от рассказанной истории, хотя и не понял до конца ее смысла, — мне бы не хотелось обсуждать сейчас эту тему, у меня достаточно скромные доходы.
— Если у тебя нет денег, то что же ты принес мне, сынок? — удивился он. — Одежда твоя так себе, да и вряд ли мне подойдет… — с этими словами он оторвал голову от спинки кресла, плотоядно взглянул на рукав моего плаща и вцепился в него своей куриной лапкой. Прорезиненная материя напряглась, но выдержала хищный напор его когтей.
— Давайте вернемся к этому как-нибудь в другой раз, — быстро проговорил я, ловко освобождаясь от стариковской хватки и пересаживаясь на другой стул, подальше. — Сейчас мне хотелось бы, если это вас не обидит, конечно, убедиться в достоверности вашей… так сказать… хм… истории.
Мое заявление исторгло из его груди сухой хриплый смех, напоминавший звук, издаваемый морковкой на мелкой терке. Затем маленькая, желтая, словно туго обтянутая старым блестящим пергаментом голова безвольно упала вперед и… застыла. Мое сердце чуть не разорвалось от горя: я нашел его слишком поздно. Он умер!
Я бросился к креслу-каталке и положил руку ему на грудь. Потом прислушался… Хотелось бы мне, чтобы и мое сердце билось так же четко и выразительно!
Он просто спал.
— Мне бы не хотелось, чтобы ваш энтузиазм вышел вам же боком, — говорил доктор Тэг несколько минут спустя, сидя за своим металлическим столом, на котором высилась флюоресцентная лампа с подставкой в виде подъемного крана. — Я помню вашу миссис Бар, она была у нас скорее уборщицей, чем медсестрой или сиделкой. Ее уволили, кажется, за то, что она давала пациентам не те лекарства, в том числе и мистеру Креббу… Путала, знаете ли. Кроме того, она вместе с ним пила. А теперь представьте себе, какое действие на слабое сердце старца может оказать глоток спиртного… Не говоря уже о психике. Мне кажется, что паранойя мистера Кребба очевидна даже для неспециалиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133