Через несколько секунд там появился второй. Я и второго уложил.
— Кто стрелял? — спросил командир полка, наблюдая в бинокль за происходящим.
Комбат доложил:
— Главстаршина Зайцев.
— Дайте ему снайперскую винтовку, — приказал майор. И, подозвав меня, приказал:
— Товарищ Зайцев, считайте всех фашистов, которых прикончите. Два уже есть. С них и начинайте свой счет…
Я понял это указание командира полка, как приказ, но приступить к его выполнению по всем правилам не мог: не позволяла обстановка.
А сегодня наш батальон оказался в полуокружении. У нас оставался один путь — спуститься в овраг Долгий и по дну оврага — на территорию нефтебазы. А там меж труб можно незаметно пробраться к шестьдесят второй переправе. Эту тропу знали в батальоне только три человека: я, Михаил Масаев и сам комбат, но никто из нас не хотел думать о ней: тропка могла потянуть к отступлению…
Чтобы не думать об этом, я поднял голову. Там вверху, под самой крышей, вмонтирована вытяжная труба. В трубе лопастной вентилятор, к вентилятору ведет лестничный железный трап.
Позавчера я использовал это сооружение для снайперского огневого поста. Сверху хорошо было видно расположение фашистов. Рядом со мной возле вентилятора устроился корректировщик артиллерийского огня старший сержант Василий Феофанов. Связь у Василия работала плохо, в трубке трещало, пищало, он нервничал, кричал, а я не спеша перезаряжал винтовку…
Мне нравилось бить на выбор. После каждого выстрела казалось, будто слышу удар пули о голову врага. Кто-то смотрел в мою сторону, не зная, что живет последнюю секунду…
Так было позавчера. Снова бы занять эту позицию. Но только я успел подумать об этом, как взрывная волна разворотила трубу, оторвала от стены лестницу. От града осколков нам удалось ускользнуть в подвал.
В подвале располагался медицинский пункт батальона. Клава Свинцова и Дора Шахнович — та самая медсестра, что зашивала мне брюки и гимнастерку, — перевязывали раненых. И тут я вспомнил, что надо бы показать свою ногу: по дороге в подвал сорвалась повязка, и я чувствовал, как по ноге течет теплая струйка.
Подошел к Доре. Она подняла свои черные добрые глаза и с напускной строгостью сказала:
— Явился, неугомонный. Опять тебя садануло!
— Нет, сестра, на этот раз пронесло.
— Что ж ты лезешь на мои глаза?
— Влюбился!
— Нашел время…
Она продолжала перевязывать голову матроса, как бы не видя меня. Я стоял и ждал. Наконец она выпрямилась, смочила ватку в спирте, протерла руки.
— Ну, говори, влюбленный, что у тебя там!
— Да вот, повязка съехала с пробоины. Похоже, кровь идет.
— Что ж ты стоишь и языком мелешь! А ну, живо, снимай брюки, посмотрю твою пробоину.
Я смутился. Стою, медленно расстегиваю ремень.
— Быстро, спускай ниже колен!
Запахло спиртом, приятно зажгло рану.
— Я на твою пробоину пластырь наложила, надежнее любой перевязки. Вот и все, можешь одеваться.
Я нагнулся, а из-под рубахи на пояснице показалась кровь.
— А ну, обожди.
Тут она и обнаружила у меня в спине штыковую рану.
После перевязки я направился к выходу из подвала. Там стоял командир батальона капитан Котов. Рядом — Логвиненко, кто-то еще.
Комбат постоял немного, как бы убедившись, что подошли все, отодвинул дверь, крикнул: «За мной!» — и кинулся к оврагу Долгий.
Бежать по развалинам, прыгать через бревна мне было тяжело. Комбат остановился: где-то на полпути ему попалась глубокая траншея. Тут я догнал его. Капитан молча сидел в уголке, прижавшись спиной к стене. Его бледное лицо покрылось каплями пота.
Я присел около него, немного отдышался, потом спрашиваю, вернее сам себе задаю вопрос:
— Оставили медпункт, раненых. Разве за это похвалят…
Капитан Котов словно проснулся, молча встал, поправил на боку автомат, выполз на бруствер, покрутил головой, плюнул в сторону конторы метизного завода и бросился обратно. Мы за ним. Вражеские пулеметы прижали нас к фундаменту дома.
Первый этаж и полуподвальное помещение этого дома были переполнены нашими бойцами. В двух больших залах лежали раненые. Среди них метался санитар Леонид Селезнев. Сюда шли и ползли солдаты с разных сторон.
Подходы к дому прикрывали автоматчики роты Евгения Шетилова. Здесь и остановился капитан Котов.
Стыдно нам было смотреть друг другу в глаза — побежали к Волге… Позор.
Я не мог сидеть без дела. Искурив от досады махорочную самокрутку до ожога губ, решил подняться на второй этаж.
Там ходить во весь рост нельзя было: в дверные и оконные проемы влетали пули. Я лег на живот и ползком пробрался к пролому в кирпичной стене, замаскировался под кучей досок. Отсюда стало видно, что по дому строчит фашистский пулемет.
Со мной автомат, гранаты, за поясом пистолет. Все оружие для ближнего боя, а до пулемета метров триста. Нужна винтовка. Что же делать? Снова надо выползать из-под досок. Решил выползать задом, чтобы не разрушить маскировку. Только пошевелился — слышу голос Николая Логвиненко:
— Ты что ворочаешься? Опять ранило?
— Нет. Вижу фашистский пулемет, нужна винтовка, принеси из подвала.
Николай быстро принес винтовку. Беру на мушку голову пулеметчика. Выстрел — и пулемет замолчал. Еще два выстрела — и два подносчика патронов, подергавшись, упокоились рядом с пулеметчиком.
Всего лишь три прицельных выстрела — и наш батальон ожил. Забегали связисты, посыльные, подносчики боеприпасов.
Вот, кажется, только сейчас пехотные командиры стали видеть, что я нужный человек в стрелковом подразделении.
А, бывало, смотрели на меня так: ростом маловат и ничего не умеет делать — писарь…
Да что и говорить, много было досадных минут, когда мы, моряки, вливались в стрелковую дивизию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58