– Ну добавляй, Абзал, добавляй. – Он толкал в плечо Галимова. А тот, вскинув темные глаза, подхватывал:
– Тат-та-та-та-та, дал он драпу. Добавляй, Варсонофий, добавляй.
В глазах Ясакова эти бойцы были очень важные люди: оба они получили орден Красной Звезды за храбрость в боях у Халхин-Гола. Случилось это так: японцы прижали отделение к реке. Все были ранены. Галимов со своими товарищами был на другом берегу.
– Спасем ребят! – сказал он. – Я с Волги, плаваю, как акула. Прикрывайте меня.
Голый, с ножом в зубах, он вплавь переправил через реку раненых, а когда плыл за последним, пуля прошила мышцу груди. Окровавленный, дико крича, он бросился с ножом на японцев, отбил последнего красноармейца. Это был Варсонофий Соколов. С тех пор они служат вместе и здесь, на Западе.
Связывая теплое сено в тугие пучки, Ясаков почтительно обратился к Соколову и Галимову:
– А что, товарищи, немец не может устроить нам ловушку?
Бойцы переглянулись, их лица отражали напряженное раздумье.
– Немцев мы не знаем, какой у них характер, – сказал Соколов.
– Характер германский нам неизвестен, – подхватил Галимов. – Японца мы знаем, а немца нет. Японец хитрый и злой.
– Японец ужасно визжит, когда идет в штыковую атаку, орет: «Банза-а-ай!»
– Да, орет «банза-а-ай» и не боится штыковых атак.
– Вот финны тоже смелые… – сказал Неделька. – Ты, Ясаков, расспроси нашего сержанта, он на финском понюхал пороху. А германцы, надо полагать, на технику нажимают. Штыков у них мало, и те как бы вроде ножа.
– А страшно, товарищи, штыком-то? Наверно, не глядят, а зажмурком, а? – спросил Ясаков.
Полог, служивший дверью, откинулся, и в землянку вошел Александр Крупнов.
Бойцы встали, сутулясь под низким накатом.
Александр вымыл руки, взял котелок с кашей. Зная, что он не пьет, Неделька не предложил ему вина. Александр не спеша съел кашу, вытер коркой хлеба дно котелка, посмотрел на часы.
– Пошли!
В непроницаемой ночной мгле, сгибаясь под ветром, они направились к командиру дивизии, держась друг от друга на расстоянии вытянутой руки. В лицо стегала колючая крупа, слева, невидимая, плескалась речка. В лесу меж двух деревьев стояла палатка полковника Богданова, охраняемая двумя автоматчиками в задубевших плащах поверх шинелей.
Ростислав Богданов был типичный полковник, как бывают типичные старшины и мичманы. Человек средних лет, железные мускулы, крепкий лоб, жесткие густые волосы, твердый взгляд. Чоборцов знал Богданова не первый год, и ему всегда казалось, что полковник не стареет, нет ему износа. Кажется, он и родился полковником, никем другим быть не хочет, и дивизия никого, кроме Богданова, не желает иметь своим командиром. Батальонами командовали, как на подбор, майоры, ротами – капитаны, взводами – лейтенанты.
Богданов доложил Чоборцову, что дивизия зарылась в землю, готова в любую минуту принять бой или навязать его «противнику», расположенному за рекой.
Потому ли, что план предусматривал главное столкновение именно на этих позициях, потому ли, что большелобый веселый полковник уже расположил к себе генерала и шефов, радушно приняв их в своей теплой палатке, пахнувшей дымом, но только Чоборцов и шефы захотели остаться у Богданова. Посреди палатки дышала теплом жаровня – лист жести с горячими углями. Поужинали вместе с полковником и начальником штаба, молча закурили, развалившись на сосновых ветвях. Вокруг тлеющих углей сидели штабные работники и флотский командир, представлявший на учениях отряд канонерок. Красноватый отсвет накалил их лица. Вверху трепетал на дубовой ветке бронзовый листок, колеблемый теплой волной. Юрий смотрел то на этот листок, то на моряка, который сушил у жаровни брюки и, покуривая трубку, сыпал скороговоркой:
– Сорок дней не был на берегу. Харчи в автономном плавании божественные. Воздух чудо: что ни глоток, то полпроцента гемоглобина. Так и распирает меня полнокровие. Сошел на берег в одном поселке. Солнце сияет. Девушки крупные. Швартуюсь к одной. Развитая, образованная, – он сделал руками выразительный жест, показывая высокую степень образования. – Широкие бедра. Начитанность. Решился на прямоту: «В моем распоряжении, Дуся, одна ночь. Чему быть, того не миновать. Лучше поздно, чем никогда. Пошли в загс, а потом на сеновал». – «С загсом, Проня, успеется, пойдем на сеновал. Забирайся по лестничке, а я схожу в дом за вишневкой и закусками».
Помахала рукой и скрылась в дверях. Полез на сеновал, сам не верю своему счастью, аж ноги дрожат. Иду в сумраке ощупью и вдруг полетел куда-то. Сильно стукнулся. Тут кто-то пожалел меня и погладил по голове. Всмотрелся – теленок лижет. И еще штук пять тянутся ко мне. Дверей не найду. С тоской смотрю вверх на тот люк, через который сыграл в телятник.
«Эй, морячок, ты куда спрятался? – слышу Дусин нежный голос сверху. – Захотел телячью ферму посмотреть?» – «Открой двери, Дуся». – «Ключей у меня нет, сторож унес. Не падай духом, он поехал за фельдшером, к утру вернется. А телятишки-то, видишь, чесоткой заболели, вот мы их и изолировали». – «Мне тут скучно, выручай, Дуся». – «Всей бы душой, но не имею права. Приедет фельдшер, смажет их лекарством, заодно и тебя, пройдешь окуривание, и тогда увидимся. А пока ты расскажи мне свою автобиографию. Я буду слушать». – И она села на перекладине, свесила дивные ножки.
– Ну, и травишь ты, Хрусталев, – сказал начальник штаба, смеясь вместе со всеми.
Хрусталев начал рассказывать новую историю, но Юрий уже, не слышал ее. Генерал Чоборцов вкрадчиво спросил полковника:
– Так ты, Богданыч, крепко сидишь?
– Пухов не собьет меня.
– Н-да! А что, Богданыч, плохое у тебя место, гнилое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135