— Вот так так, — говорит он, — а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно?
— Потому, — ответил я, — что я верил, вы меня не обманете.
— Бедное дитя! — говорит он. — Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты?
— Я бедный бродяжка, — ответил я и заплакал.
— Я спрашиваю, как тебя зовут, — говорит он. — Ах да, я и забыл, — говорит он, — я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать.
— Меня зовут Джек, — сказал я.
— Ну, а фамилия у тебя есть? — спрашивает он.
— А что это такое? — спрашиваю я.
— Ну, есть у тебя еще какое-нибудь имя, кроме Джека? — говорит он.
— Да, — говорю я, — меня все зовут Полковник Джек.
— А другого имени у тебя нет?
— Нет, — говорю я.
— Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком?
— Мне сказали, что моего отца звали Полковником.
— А твои отец с матерью живы? — спрашивает он.
— Нет, — говорю я, — отец мой умер.
— А где же твоя мать? — спрашивает он.
— Матери у меня никогда не было, — отвечаю я.
Тут он рассмеялся.
— Как же так, — говорит он, — а кто же у тебя был тогда, если не мать?
— Кормилица, — ответил я, — но она не была мне матерью.
— Ну вот что, — говорит он тому господину, — могу побиться об заклад, что не этот мальчик украл ваши бумаги.
— Честное слово, сэр, я их не крал, — сказал я и опять заплакал.
— Не надо, не надо, малыш, — сказал он. — Мы и не думаем, что это ты. Он мальчик смышленый, — говорит он господину, — но слишком невежественный и доверчивый, просто жалость берет, что некому присмотреть за ним и помочь. Давайте-ка потолкуем с ним еще немного.
И они сели, стали пить вино и меня угостили, а потом чиновник опять стал задавать мне вопросы.
— Ну, — сказал он, — а что ты, собственно, собираешься делать с этими деньгами, которые ты получил?
— Еще не знаю, — ответил я.
— А куда ты их положишь? — спрашивает он.
— В карман, — отвечаю я.
— В карман? — спрашивает он. — А карман у тебя целый? Ты не потеряешь их?
— Нет, — говорю я, — у меня карман целый.
— А куда ты их денешь, когда придешь домой?
— У меня нет дома, — ответил я и опять заплакал.
— Бедняга! — воскликнул он. — А чем же ты вообще пробавляешься?
— Хожу по поручениям, — говорю я, — для тех, кто живет на Розмэри-Лейн.
— А где же ты спишь ночью?
— Ночью я сплю на стекольном заводе, — сказал я.
— Спишь на стекольном заводе? Разве там есть кровати? — спросил он.
— А я на кровати никогда и не спал, — сказал я.
— На чем же ты тогда спишь там, на стекольном заводе? — спрашивает он.
— На земле, — отвечаю я, — когда на соломе, когда в теплой золе.
Тут господин, у которого украли бумаги, сказал:
— Слушаешь это бедное дитя и плакать хочется над злосчастиями человечества, а мы еще ропщем на свою судьбу, у меня даже слезы на глаза навернулись.
— И у меня тоже, — сказал господин чиновник.
— Послушай-ка, Джек, — говорит он, — а разве тебе не дают денег, посылая с поручениями?
— Мне дают есть, — ответил я, — а это куда лучше.
— А как же ты обходишься с одеждой? — спрашивает он.
— Иногда мне дарят старые вещи, когда лишние, — говорю я.
— У тебя и рубашки-то никогда небось не было, а? — говорит он.
— Рубашки? Нет, как умерла моя кормилица, не было.
— А когда она умерла? — спрашивает он.
— Весной будет шесть зим, — ответил я.
— Сколько же тебе лет? — спрашивает он.
— Не знаю, — говорю я.
— Ну ладно, — говорит чиновник, — а теперь, когда у тебя завелись деньги, купишь ты себе одежонку, потратишься на рубашку?
— Конечно, — говорю я, — я и собираюсь купить себе какую-нибудь одежку.
— А что сделаешь с остальными деньгами?
— Не знаю, — сказал я и заплакал.
— Отчего же ты плачешь, Джек? — говорит он.
— Я боюсь, — говорю я, продолжая плакать.
— Чего боишься?
— А если они узнают, что у меня есть деньги…
— Ну и что тогда?
— Тогда мне больше нельзя будет спать в теплой золе на стекольном заводе, не то они у меня их отнимут.
— А зачем же тебе теперь спать там?
И тут господа заговорили между собой о том, что волнение и заботы чаще всего посещают тех, у кого есть деньги, и это вполне естественно.
— Уверяю вас, — сказал таможенный чиновник, — пока у этого бедного мальчика не было денег, он проводил ночи на стекольном заводе и спал на соломе или на теплой золе самым крепким и сладким сном; а теперь, когда у него завелись деньги, забота о том, как бы их сохранить, вызывает слезы на его глазах и вселяет страх в сердце.
Они задали мне еще очень много вопросов, на которые я отвечал по-детски, как умел, но в то же время стараясь угодить им; наконец, я ушел от них с тяжело набитым карманом, но, даю вам слово, совсем не с легким сердцем, потому как меня пугало мое богатство, я просто-таки не знал, куда с ним деваться. Однако я ушел и бродил какое-то время, не ведая, что же мне теперь делать; проблуждав так часа два или около того, я вернулся и сел у дверей дома господина чиновника; я сидел там, и слезы лились из моих глаз ручьями, пока не иссякли, но я не решался постучать в дверь.
Правда, сидел я там, кажется, не очень долго, потому что кто-то из домочадцев заметил меня; вышла служанка, она заговорила со мной, но я ничего не мог ей ответить, а продолжал плакать; наконец, мой плач донесся до ушей чиновника (купец к тому времени уже ушел), он позвал меня в дом и спросил, почему я все еще здесь.
Я объяснил ему, что я не все время был здесь, я долго бродил и снова вернулся.
— Отчего же, — говорит он, — ты вернулся?
— Не знаю, — говорю я.
— А из-за чего ты так плачешь, — говорит он, — надеюсь, ты не потерял свои деньги?
— Нет, — сказал я, — я еще не потерял их, но боюсь, что скоро потеряю.
— Из-за этого ты и плачешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114