— А завтракаете вы где?— Сегодня, по случаю субботы, в пельменной возле Дома искусств.— На Невском? — удивленно спросил Лапшин.— Я понимаю, с Таврической это получается за семь верст киселя хлебать, но у них блинчики хорошие. А что, вы хотели бы встретиться там?— Если не возражаете. Это и вам удобнее, чтобы не терять времени.— Ну, как хотите, — сказал Игнатьев, посмеиваясь. — Подваливайте тогда в пельменную. Часиков в десять? Ну, договорились…К тому времени, когда он вышел из дому, совсем распогодилось, хотя было довольно холодно. Над едва начавшими зеленеть липами Таврического сада бежали клочья разодранных облаков, и солнце то выглядывало, празднично сверкая в лужах на асфальте, то снова пряталось, и тогда все опять становилось тусклым, серым, озябшим. Затяжная питерская весна никак не хотела уступить место лету. И облака-то бежали, к сожалению, с Балтики — рассчитывать на устойчивую хорошую погоду не приходилось.Свернув на Кирочную, Игнатьев шел вдоль садовой решетки, задумчиво насвистывая сквозь зубы. В принципе Шмерлинг права: жениться бы неплохо. Но по заказу не женишься, это ведь не квартиру обменять — решил, дал объявление, выбрал подходящий вариант. Все не так просто. Конечно, если предварительно влюбиться… Но Игнатьеву трудно было представить себя влюбленным. В самом деле, дамским угодником он никогда не был, в обществе женщин становился замкнут и молчалив, легкий компанейский треп ему не удавался, а когда его начинали расспрашивать о работе, — «ах, раскопки, это так интересно!» — смущался, мрачнел и начинал бормотать нечто маловразумительное. Его жизнь проходила в совершенно ином плане, ином измерении, куда не было доступа женщинам; женщины оставались где-то в стороне. Но, конечно, вполне абстрагироваться от них он тоже не мог, не удавалось…На углу Потемкинской Игнатьева застал дождь. К счастью, троллейбус как раз подходил к остановке, он помчался следом, прыгая через лужи, как кенгуру, влетел в уже закрывающиеся двери и, очень довольный собственной ловкостью, покатил на Невский завтракать.Лапшин ждал его в пельменной и даже успел занять столик.— Под европейца, Женя, работаете, — сказал Игнатьев, разгружая свой поднос. — Назначаете деловое свидание в кафе, словно биржевая акула. Не проще ли было бы у меня?Лапшин, застенчивый юноша, ужасно смутился.— Понимаете, я вчера звоню вечером Нейгаузу, узнать ваш телефон, а он говорит: «Вы только домой к нему не ходите, он этого не любит…»— Больной человек, — Игнатьев пожал плечами. — Откуда, скажите на милость… А впрочем, однажды я действительно принял его не очень любезно… Понимаете, нужно было срочно заканчивать отчет, а он тут является с какой-то своей очередной ахинеей…— Ну вот видите. — Лапшин смущенно засмеялся. — Поскольку у меня вопрос тоже не из важных…— Да бросьте, тогда я действительно был в цейтноте. Не знал, что он это так воспринял… нужно будет извиниться хотя бы задним числом.Игнатьев сокрушенно покачал головой, намазывая вареньем блинчик.— Но вообще-то я тоже становлюсь немного психопатом, — сказал он доверительно. — Сегодня, например, собрался утром в институт — решил, что пятница. Скажите, вам сны снятся?Лапшин подумал.— Недавно снилось, что «Пахтакор» выиграл у «Зенита», — сказал он застенчиво. — Так, знаете ли, приятно было проснуться…— Правда? А меня все какие-то автомобили идиотские преследуют.— Это вы мечтаете выиграть «Волгу».— На кой черт мне «Волга»? У нас Витя Мамай — автолюбитель… правда, платонический. Я бы деньгами взял, — подумав, добавил Игнатьев. — Мне большой ремонт предстоит — потолок к черту потрескался. Так что у вас за вопрос ко мне?— А я, Дмитрий Палыч, хотел посоветоваться. Вы понимаете, мне Криничников предлагает ехать в Запорожскую область, копать вместе с киевлянами…— Куда именно?— Я не знаю точно. Охранные раскопки: там сооружают какую-то гидросистему и некоторые курганы попали в зону затопления.— Понимаю. И что же вас смущает?— Да вот не знаю теперь, что делать. С одной стороны, это кажется интересным… Мне не приходилось еще работать с курганами. Но, может быть, нет смысла кидаться от темы к теме? Здесь уже как-то освоился, вошел в курс…— Вы с Бирман работаете?— Да, с Бирман и с Сокальским. Конечно, на их работе мой уход нисколько не отразится, поэтому я и счел себя вправе подумать над предложением Криничникова, — но вот как лучше мне самому?Игнатьев помолчал, методично уничтожая свои блинчики.— Я вам хочу задать контрвопрос, — сказал он, доев последний — Вы с работами Арциховского в Новгороде знакомы?— Да, в общих чертах.— А с работами Картера в Египте?— Естественно, — Лапшин недоуменно пожал плечами.— Как по-вашему, кто больше обогатил историческую науку?— Ну, как сказать… Конечно, гробница Тутанхамона — это была сенсация, но…— Но?— Нет, я хочу сказать, что ее чисто научное значение, пожалуй, не так уж и велико. Собственно, к нашим знаниям о Древнем Египте она мало что прибавила… мне так думается.— Правильно, Женя, вам думается. Совершенно правильно. Сенсации чаще всего науку не обогащают. Науку обогащает другое: кропотливое собирание фактов. По крохам, по черепкам. Я почему вспомнил Арциховского? Он золотых саркофагов не находил, но его работы помогли нам более детально и во многом по-новому увидеть всю картину общественных отношений в средневековом Новгороде. Возьмите, скажем, традиционное представление о «всенародном вече» новгородцев. Кто только об этом не писал, начиная с Карамзина! А Арциховский сделал простую вещь: определил место, где собирались вечники, измерил площадь и подсчитал, сколько людей могло там поместиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21