По тот опередил его:— Знаю, Родион Антонович рассказал уже.— Ну что ж, — с усмешкой перевёл взгляд на Чубаря Сидор Ровнягин, — дело ты, Антонович, сделал доброе, как говорится, божеское, что не оставил сироту. Значит, теперь решил в хозяйство пристроить? Мишке Гапкиному?— Да.— Что ж, дело полезное, — снова похвалил хозяин и спохватился: —Садись-ка за стол. Каша стынет.— Я все ж таки хочу пойти теперь, — настойчиво повторил Чубарь и поднялся с топчана.— Как знаешь, ежели не голодный, — пожал в ответ плечами хозяин.Но Чубарь медлил выходить, знал, что последнее слово за Кархановым. Наконец и тот словно бы перемог себя, хотя, с другой стороны, колебаться особо не было причин — при том разговоре, который должен был состояться у них с Сидором Ровнягиным, присутствие Чубаря вообще было бы ни к чему, и хочешь не хочешь пришлось бы просить веремейковского председателя оставить их на некоторое время наедине.— Ступайте, — сказал Карханов, — если это недалеко. Гречневая каша в крестьянской печи упрела на славу, удалась хозяйке, потому что долго, до самого вечера, стояла на теплом поду под крышкой. Особенно вкусной она оказалась с молоком. Карханов даже пожалел, что отпустил Чубаря, пускай бы и он полакомился.Женщины тоже почему-то не сели вечерять, даром что сам гость, по деревенскому обычаю, но просто из вежливости упрашивал их. Они поставили всю снедь на стол и вышли, затворившись на другой половине хаты.Таким образом, управляться с гречневой кашей пришлось на пару с хозяином.Пока Сидор Ровнягин стоял у окна, Карханов не мог рассмотреть его, лампа слабо освещала лицо, даже краем колпака отбрасывала тень. Теперь дело иное — теперь они сидели друг против друга, и Карханову ничто не мешало смотреть на этого человека. Заурядное крестьянское лицо, несколько мясистое, с седой, почти белой щетиной — не иначе как брился через день или через два. Карханов заметил, что теперь мужики, которые остались в оккупации, старались реже бриться, запуская неопрятные бороды, наверно, чтобы нарочно выглядеть старше своего возраста. Зато глаза у Сидора были приметные, хотя над ними нависали припухлые веки, и поглядывал он поэтому как-то искоса. О таких глазах местный люд обычно говорил — не нашенские, то ли монгольские, то ли татарские.С той самой минуты, как они с Чубарем вошли в этот дом, Карханов почувствовал на себе словно вспоминающий что-то взгляд Ровнягина. В первые минуты это было понятно — хозяин присматривается к пришедшим. Но постепенно тайное, а то и открытое разглядывание стало раздражать Карханова. И когда гречневой каши съедено было вдосталь (опростать этакий горшок им вдвоём все-таки не удалось), Карханов открыто спросил:— Что присматриваетесь, Сидор Корнеич? Иль узнаете?Ровнягин поморгал уставшими веками и, наугад кладя круглую деревянную ложку на стол, сказал:— Ага, хочу вот узнать.— А не напрасно, Сидор Корнеич?— Может, и напрасно. Но сходство все-таки есть.— С кем?— С одним человеком.— С каким же?— Ну, с тем, кого когда-то доводилось встречать.— Тогда быстрей узнавайте, — засмеялся Карханов.— Борода — это, сдаётся, новое. А вот глаза… Глаза те самые. Да, я их видел.— Так говорите.— Было это ажио во-о-он когда!…— Все равно.Карханов уже смотрел на хозяина с насмешливым вызовом.— Банду Кутузова в двадцать третьем брали близ Поповой Горы?— Брал.— На хуторе?— Да.— Ну вот. Я тоже там был.— В банде?— Почему это в банде? — не слишком удивился, но пожал плечами Ровнягин. — Мы в ту зиму с плотогонами как раз вертались. Загнали по Беседи плоты в Гомель да и застряли там на всю осень в сплавконторе. Ну и добирались пешком уже в самую непогодь. Это я как теперь помню. На хуторе том собрались на ночлег проситься. Да милиция уже успела убить Кутузова. И атамана, и его подручных. Сдаётся, двух. Так они и сидели, мёртвые, у забора, а фотограф чего-то вертелся возле них с треногой, все водил перед аппаратом рукой. Видать, фотокарточки нужны были.— Все так, Сидор Корнеич. Мы их публиковали после в «Полесской правде».— Только милиция на хуторе в своей форме ходила, а ты будто в штатском. Это я тоже помню.— А я — нет.— А я — помню. В штатском. Но все равно за главного ты.— Там нас, главных, много было.— А все же правда?— Правда, Сидор Корнеич. Оказывается, я тоже, как сегодня, все помню. Вы вот сказали, и я вспомнил. И убитых бандитов, и вас, плотогонов. Мы даже сперва подумали, что и вы из атамановой шайки. Хотели оружие у вас под кожухами поискать.— Так обошлось вроде?— Да, никакого недоразумения тогда, кажется, не возникло. Значит, это были вы?— И я в том числе.— С того времени помните меня?— Выходит, с того.— Значит, память хорошая.— Дак что тут особенного?— Ну, все-таки…— На память не жалуюсь. Ещё не подводила меня. Довольно один раз на кого-нибудь глянуть, а ещё лучше — в глаза хорошенько посмотреть. На всю жизнь в память западает. Словом, я тебе и теперь скажу, какого цвета очи у тебя, при лампе и не разобрать их как следует. Темно-зеленые у тебя очи, вот какие!Карханов засмеялся — вправду, глаза у него когда-то были темно-зеленого цвета. Теперь — просто тёмные. Считай, уже без особого оттенка.— А вот имени твоего не скажу, — все вёл своё Сидор Ровнягин. — Видать, не слышал тогда. Да и что имя? Сегодня оно одно, завтра — другое. Сегодня есть борода, завтра нет. А вот очи, очи, будто зеркало души. Они на всю жизнь. Только радуются или печалятся, да гаснут трохи.«Когда это было, а человек помнит», — с завистью подумал Карханов.Признаться, и он часто вспоминал, как брали Кутузова. Это были уже остатки банды — атаман да двое подручных. Операцию разработали и провели вместе новозыбковские, брянские и гомельские чекисты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113