Он известен сейчас во всем мире только благодаря мне».
Вот в этот-то момент профсоюзы и подали на братьев в суд, обвиняя их в том, что они использовали деньги компании на содержание музея.
Французские власти выдали ордер на их арест. «Профсоюзы попили на это, чтобы лишить нас возможности искать защиты у французского правосудия. Они предъявили мне обвинение в том, что мы использовали деньги, принадлежащие компании, чтобы вкладывать их в музей, тогда как, по их представлениям, я должен был вкладывать эти капиталы в то, чтобы спасти компанию. Ордер на арест был выдан на основании обвинения в злоупотреблении фондами компании. Нас обвиняли в том, что мы неправильно распоряжались нашими личными состояниями, нашими компаниями и что собрание машин было приобретено на деньги компании. Это совершеннейшая ложь. Нам принадлежало двадцать пять компаний, но ни единого автомобиля не было куплено на их деньги. Все покупалось на наши личные средства, и я могу это доказать. Но моим адвокатам даже не дали подать протест против судебного преследования на том основании, что мы якобы скрывались от правосудия. Нам вменялось в вину, что мы уехали из Мюлуза в Базель. Вы не поверите, но в течение десяти лет французские судебные инстанции притворялись, что не знают нашего адреса».
Сначала до банкротства довели компанию, а потом и ее владельцев.
«Меня объявили банкротом в судебном порядке. Им было необходимо это сделать, чтобы обобрать нас до нитки. Все шло как по писаному».
В этот момент рабочие и заняли музей. Они взломали ворота и объявили его «Народным музеем». Они заявляли, что коллекция принадлежит им. Они водили посетителей по огромным залам, где стояли машины, покрытые слоем пыли, рассказывали, как в один прекрасный день коммунизм победит во Франции, и сравнивали стоимость каждой машины со своей месячной зарплатой.
«Все это произошло совершенно неожиданно, — объясняет Фриц. — Нам и в голову не приходило ожидать чего-то подобного. Моя мать родилась в Мюлузе, и автомобили я собирал в память о ней. Мы не могли так просто собрать машины и уехать. Ведь их там было 560 штук. Как я мог их вывезти оттуда? Пришлось бы выстроить их в сплошную колонну длиной в пять километров. Это было невозможно. И не забывайте, что все мои машины очень старые. Их нельзя выводить на дорогу в снег или в дождь. Но даже если бы все это и удалось сделать, то где бы я нашел помещение в двадцать чысяч квадратных метров, чтобы их выставлять. Наш выставочный зал действительно бал то что надо. Такое помещение сразу не найдешь».
Он добавляет, что в течение многих лет к нему поступали предложения из разных стран перевести свой музей к ним. Испанские власти еще при режиме Франко предлагали ему перебазироваться в Мадрид. Среди других были также предложения из Италии и Аргентины.
«Если бы я создал этот музей в Швейцарии, я бы сейчас горя не знал. Но что я мог поделать? Ведь моя мать родилась в Мюлузе. Да потрать я свои деньги на яхту или на имение на Ривьере, у меня не было бы никаких проблем».
В его словах звучит ирония. Даже генеральный секретарь мэрии Мюлуза, некий месье Гесслер, согласен с тем, что если бы Шлумпфы потратили свои деньги на какой-нибудь замок в Испании, они не понесли бы таких потерь.
«Все, что касалось музея, они держали в секрете. С ними было трудно войти в контакт. Похоже, они ни о ком и ни о чем не желали знать, кроме своего музея. Еще в 1967 или в 1968 году тогдашний мэр был готов вложить в музей миллион франков и при этом даже не просил включить муниципалитет в число владельцев музея. Все, чего мы тогда добивались, это чтобы после смерти братьев музей был завещан городу. Но они сказали „нет“. Им предъявили обвинение в том, что они злоупотребляли капиталами своей компании, вкладывая их в музей. Но совершенно очевидно, что без этого не было бы и самого музея. В конце концов они могли бы потратить свои деньги каким угодно способом и вопрос тогда бы вообще не стоял».
В этом Фриц совершенно согласен с официальными властями.
«В законодательстве ничего не сказано о том, что нельзя растратить свои деньги на азартные игры в Монте-Карло, или на женщин, или на что-нибудь еще. И если бы мы сделали что-то подобное, то с нами ничего бы не случилось. Но мы потратили свои деньги на музей, и вот вам результат».
Гесслер подходит к делу более философски и объясняет, что отчасти проблемы братьев возникли из-за того, что они отказывались следовать общепринятым правилам игры.
«Они никогда не входили в общество предпринимателей Мюлуза и никогда ни с кем из них не водились. В каком-то смысле к ним относились как к чужакам, которые так и не стали своими в кругу местных богатых промышленников. Я думаю, это оттого, что они оба были весьма своеобразными людьми. На редкость своеобразными. И всегда держались особняком».
Фриц согласен и с этим.
«Конечно, мы никогда не были членами Торговой палаты или другой подобной ассоциации. У нас не было на это ни времени, ни желания. Каждое утро в пять часов мы уже были на фабрике. Мы работали по шестнадцать часов в день, и каждый день после обеда я уходил в музей. За сорок лет я только три раза брал отпуск. От работы не стареют. Стареют от безделья. Мне завидовали, потому что я был иностранцем, швейцарцем, богачом и мог послать любого куда подальше. Все просто умирали от зависти. Нам принадлежало четвертое во всей Франции и самое крупное в Эльзасе мануфактурное производство. В течение пятидесяти лет мы обеспечивали работой местное население. На нас работало 2200 человек. А профсоюзы взяли и разрушили все это».
По словам Гесслера, другой проблемой было то, что братья чересчур покровительственно относились к своим сотрудникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124