Стоя за его спиной, Кэтрин видела ту же картину: маленькую, строгую террасу с большими каменными вазами, наполненными землей, — в июле в них буйно разрастаются цветы. За террасой — грядка лаванды, два высоких миртовых куста, ровный, бархатистый газон и огромный кедр. Почувствовав прикосновение Кэтрин, Уильям резко обернулся и спросил:— В кедр не попала молния, все в порядке?От неожиданности и испуга Кэтрин лишь с трудом удалось ответить, сохраняя спокойствие в голосе:— Нет, все хорошо. Ты завтра увидишь.Озадаченное выражение на его лице усилилось:— Что увижу?— Кедр. Ты спросил, все ли с ним в порядке.— Да? А что с ним могло случиться? — Уильям подошел к одному из шкафчиков с фарфором: — Помнишь, как бабушка учила нас различать глазурь на ощупь? Знаешь, это так странно — кончики моих пальцев помнят разницу между этими тарелками и чашками. Бабушка никогда не разрешала нам трогать их без нее. Забавно думать о том, сколько людей дотрагивалось до них с тех пор, как их сделали, а теперь они наши.Когда миссис Перкинс позвала их в столовую, все происходящее показалось Кэтрин еще боле странным. Бабушка смотрела на них с портрета, висящего рядом с камином. Шедевр Эмори — бабушка в девяносто лет, с кружевным шарфом поверх седых кудрей, которыми она так гордилась; лицо все еще яркое и живое, глаза все еще синие… Сидя в своем большом кресле, она озирала комнату. Ее взгляд говорил Кэтрин: «Не думайте, что когда-нибудь сможете от меня избавиться! Я вас всех слишком люблю». Да, она и теперь смотрела на них.В течение всего ужина Уильям оживленно, весело говорил о том, что они сделают в саду:— Я видел где-то, как белые лилии растут рядами на фоне темной живой изгороди. Смотрится очень красиво. Я подумал, можно попробовать так сделать в конце сада, напротив туй. Как ты думаешь? Я в лилиях разбираюсь. Есть еще отличный сорт абрикосового цвета — на севере его много выращивают, — я бы и такие тоже хотел посадить. Жаль только, что слишком далеко ездить сюда каждый день, но летом мы могли бы заниматься этим по выходным. Я хотел бы позаниматься садом. У меня есть идея сделать пруд — с водяными лилиями и так далее. Подожди, пока мы закончим есть, и я сделаю тебе набросок. — Он внезапно поднял на нее взгляд и рассмеялся: — Это будет интересно, правда?Когда он так говорил, он мог быть кем угодно — Уильямом Смитом, или Уильямом Эверзли, или каким-то третьим Уильямом, мечущимся по спорной территории между двумя первыми. Кэтрин вдохновляла его на дальнейшие разговоры о саде.После ужина, в гостиной, она сыграла ему. Когда они вместе отправились наверх, Уильям произнес самую странную фразу за весь вечер. Они уже стояли на верхней ступеньке, когда он вдруг замер, оглядываясь по сторонам. Рука, обнимавшая жену, упала с ее плеч. Светлые брови сошлись:— Мне про это место снился ужасно интересный сон. Я его не помню.— И не нужно пытаться.Уильям кивнул, взошел на площадку и снова обернулся. Взгляд его скользнул от орла на правом столбе к ангелу на левом.— Там было что-то про евангелистов, — медленно проговорил он. — Что-то о… — Он внезапно издал смешок: — Я знаю! Мне снилось, что ангелом был мистер Таттлкомб! Бред, правда?— Совершенный бред, — ответила Кэтрин.Все еще смеясь, Уильям обнял жену, они поцеловались и пошли в свою комнату, длинную комнату над гостиной, с окнами, выходящими в сад, на кедр. Кэтрин теперь было уже не важно, каким из двух Уильямов был ее муж, в какую сторону качнулся маятник его памяти. Это был Уильям, любящий ее и любимый ею. Уильям, любивший ее всегда. Уильям, который будет любить ее вечно. Глава 27
Уильям проснулся оттого, что часы на лестничной площадке, принадлежавшие еще его деду, начали бить восемь. Звук был очень низким и торжественным. Уильям, вероятно, проснулся даже чуть раньше начала боя — он поймал себя на том, что считает до восьми. Он точно знал, что не пропустил ни одного удара: перед тем как начать отбивать положенное количество раз, часы всегда издавали нечто вроде жужжания, и именно этот звук услышал Уильям, когда проснулся. Он лежал на кровати. Занавеси были отдернуты, открывая ряд окон, выходящих в сад. Два из них были распахнуты, сквозь них виднелось серовато-синее, цвета сланца, небо и верхние ветви кедра, словно черные крылья распростертые над садом. В январе в восемь утра уже не темно, но еще по-настоящему и не светло.Повернув голову, Уильям увидел Кэтрин, спящую рядом, — обе руки сложены под подбородком, волосы рассыпались по подушке. Возможно, это случилось именно сейчас, а может быть, и во сне, но, повернувшись вот так и увидев Кэтрин, он твердо понял: то, что он называл «глухой стеной», исчезло. Уильям Смит вспомнил Уильяма Эверзли, а Уильям Эверзли теперь все знал об Уильяме Смите. Две половины его памяти встретились и слились воедино. Остался лишь один пробел: пребывание в немецком госпитале. Уильям помнил все вплоть до момента бомбежки и понимал, что побывал в госпитале, потому что помнил, как вышел оттуда с табличкой «Уильям Смит». Но все события между этими вехами казались такими же смутными и неясными, как его прошлогодний сон. Правда, события эти, скорее всего, были крайне неприятными, поэтому Уильям решил, что вполне обойдется и без них. К тому же, ему и так нужно было многое перебрать в памяти, во многом разобраться. Этим-то он и решил теперь заняться.Кэтрин… Но с ней все вышло замечательно. Могло случиться иначе — она ведь могла выйти за другого. Но не вышла. Они поженились во второй раз. Теперь — Эверзли. Но здесь не все так просто. Уильям задумался о том, как Сирил и Бретт преодолели годы войны и трудный переходный период, что сделали за это время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75