– Что было дальше, моя нежная красавица?
– Я повесила трубку. Я терпеть не могу угнетающих сцен.
– Он покончил с собой? – каркаю я.
Она пожимает плечами.
– Ну что вы, мужчины слишком трусливы!
Я предпринимаю усилия, достойные похвалы, чтобы восстановить ритм моего дыхания.
– Скажите, прекраснейшая Наташа, очарование глаз, восторг сердца, вы, которая посрамляет розы и заставляет бледнеть утро, вы когда-нибудь читаете газеты?
– Конечно, – говорит она. – Я читаю «Ар», «Кандид» и «Минют».
– Я хочу сказать, ежедневные газеты!
– Нет, – возмущается моя прекрасная блондинка. – Конечно же, нет. Я ненавижу эту скандальную прессу, которая причиняет нам столько зла.
– А телефонный разговор, о котором вы говорите, – это было утром на прошлой неделе? Точнее, во вторник?
Она широко открывает глаза и рот. Ее грудь высоко поднимается. Брови удивленно изгибаются.
– Да, откуда вы это знаете?..
– Я забыл вам сказать, что я обладаю даром ясновидения.
– До такой степени? Это потрясающе!
Она опрокидывается на лужайку и смотрит в голубое небо, в котором застыли легкие облака.
– В самом деле, именно во вторник на прошлой неделе. Вы фантастический человек, – невнятно говорит она, проводя своим шаловливым языком по пухлым губкам.
Я награждаю ее страстным поцелуем.
Когорта наблюдателей испускает вздох и придвигается к нам еще ближе.
– У меня есть лишь один недостаток, – говорю я. – Я являюсь руководителем партячейки своего квартала.
Она фыркает, встает, дает мне пощечину и убегает. Я ее не останавливаю. Мне больше нечего ей сказать, и я знаю, где ее можно найти. Расстроенные садисты рассеиваются по лесу.
Глава XVI
Я направляюсь в свою конуру. Каждый раз, когда мне приходится провести недели две вдали от нее, по возвращении меня всегда удивляет ее странный запах. Это запах администрации. Старая мебель, старая драпировка, старые бумаги. У старых бумаг, заметьте, запах не одинаков. Он зависит не столько от качества бумаги, сколько от текста, который на ней напечатан.
При одном и том же качестве бумаги пачка уведомлений имеет другой запах, нежели пачка ордеров. Попробуй пойми почему! Архивная регистрационная книга пахнет иначе, чем регистрационная книга бакалейщика.
Я рассыпаю приветы и шутки. Затем поднимаюсь в отдел уголовной картотеки. Сотрудник отдела говорит мне, что он как раз получил через курьера фото одного типа, некоего Матье Матье. Я беру снимок. На нем изображена группа рыбаков, снятых с гирляндой форели. На заднем плане виднеется невзрачное лицо. Кто-то из Белькомбежской полиции обвел его жирным кружком.
– Можно увеличить эту рожу, – говорю я. – Надо бы отнести фото в лабораторию.
Но папаша Катаплазм, король уголовной картотеки, встряхивает своим яйцеобразным черепом, который похож на суппозиторий, смонтированный на подшипниках.
– Не стоит, обойдемся лупой.
Он берет вышеозначенный оптический прибор и углубляется в изучение снимка. У этого человека, поверьте мне (а если не верите, пусть вам выкрасят щеки ртутно-хромовой краской), так вот, у этого человека, повторяю я, поскольку у вас совсем нет памяти, мозг, способный посрамить ЭВМ фирмы И.Б.М.
– Я узнаю этого господина, – неспешно произносит он из-под своих усов старой крысы.
– Не может быть. Вы знаете Матье Матье?
– Это не его фамилия. Имя, да... действительно Матье. Вспомнил! Матье Матиас! Могу даже вам сказать, что он разыскивается полицией. Хотя уже нет, из-за срока давности...
Подождите-ка, сейчас посмотрим. Кажется, он убил свою жену в состоянии опьянения...
Он роется в ящике с карточками на букву "М". Его малюсенькие пальчики перелопачивают их с быстротой сошедшей с ума ротационной машины.
– Мы говорим «Матиас»... Ма... ти... ас! Вот, нашел!
Он выхватывает четырехугольник лощеной бумаги, к которому приколота фотография. Ошибки нет, с поправкой в десять – двенадцать лет это тот же самый человек, что и на снимке с рыбаками.
Он читает: "Матиас Матье, родился 18 января 1905 года в Безезиле-Финде (департамент Сена-и-Эр), проживает в тупике профессора Гродю в Аньере. Женат на Гуняфье Соланж. Токарь. Убил свою жену 23 апреля 1953 года в состоянии алкогольного опьянения. Скрылся. Разыскивается прокуратурой департамента Сена".
Я возвращаю карточку папаше Катаплазму.
– Спасибо. Это все, что я хотел узнать.
Похоже, что дела начинают набирать обороты. Приободренный, я направляюсь к Старику.
С руками за спиной, с наморщенным лбом, с сияющей орденской ленточкой и озабоченным взглядом Босс расхаживает по ковру своего кабинета.
– По вашему мнению, мой добрый друг (я опять становлюсь его добрым другом), по вашему мнению (повторяет он, ибо он знает, что ваша память совсем плоха), графа Марто-и-Фосий убил, стало быть, садовник?
Я отрицательно качаю головой.
– Не обязательно, господин директор...
Он хмурит брови.
– Как не обязательно?
– У меня складывается впечатление, что граф покончил с собой. Послушайте, я изложу вам свою версию событий. Бредовый телефонный звонок от сумасшедшей Наташи был для Гаэтана де Марто-и-Фосий роковым. Она ему сообщает, что между ними все кончено. Он ее умоляет. Она непреклонна. Он прежде всего граф. Его менталитет, восходящий к крестоносцам, одерживает верх. Он угрожает самоубийством. Она смеется и тут же обрывает разговор. Тогда он стреляет в себя...
– Тремя пулями в сердце! – шутит Босс.
– Именно так. Не забывайте, что ему пришлось наклониться над столом, на котором находился телефон. Чтобы направить на себя оружие, он должен был опереться локтем на этот стол.
Его палец судорожно сжался... Три пули вошли одна за другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43