Мы с ним оказались сходки в двух вещах, и это была одна из них. Песня, которую он напевал, называлась «Коварный Айви»: «Можно смотреть, но лучше не трогать».
— Я и не собирался этого делать.
Подошла Бьянка с коробкой обуви. Мы взяли такси и вернулись в ресторан. Я прокладывал ей путь через толпу пассажиров автобуса, японских туристов, которые, словно стая скворцов, рассаживались за выносные столики.
Два старика и слепая женщина сидели в дальней части бара. Я прошел за стойку, шлепнул на нее пару стаканов и наполнил их.
— Сейчас опять спросишь меня: где Тибо? — выказала проницательность Бьянка. — Так вот: я все еще не знаю этого.
Я набрал полный рот вина и оперся локтем о стойку. Бургундское оказалось благородным, нетерпким и неразбавленным, но оно не сняло утомления.
— Бьянка, сегодня утром я оказал вам услугу. Долг платежом красен.
— Что вы хотите?
— Где Тибо хранит свои записи?
Лицо Бьянки окаменело и стало непроницаемым.
— Записи чего?
— Тибо говорил, что застраховал яхту, которую я пригнал. Хотелось бы узнать, кем она застрахована, чтобы подать исковое заявление и оплатить ремонт.
Секунд десять Бьянка пристально смотрела на меня, а затем выдохнула:
— Порой трудно припомнить, что такое «друг».
Она потянула к себе блок счетов и что-то настрочила.
— Это брокерская контора, в которой оформлена страховка. Вероятно, там смогут помочь.
Из ресторана доносился гул голосов.
— Англичане пришвартовались, — сообщила Фрэнки. — Я пойду.
— Хочешь немножко поужинать?
Она улыбнулась мне гораздо нежнее, чем когда-либо прежде. Я вдруг почувствовал ее близость, и у меня возникло ощущение, будто мы с ней заодно против всего этого холодного и враждебного мира.
Фрэнки положила ладонь на мою руку, пожала ее и вышла.
Вошедшие англичане расступились, пропуская ее. Фрэнки проследовала мимо них с грацией молодого оленя, затесавшегося в коровье стадо. Я сложил листок, который мне дала Бьянка, и сунул его в задний карман своих джинсов.
Группа англичан состояла из женщины и трех мужчин, одетых в чересчур короткие красно-коричневые брюки, чересчур длинные синие шерстяные фуфайки и стоптанные голубые башмаки.
— Боже милостивый! — воскликнул человек в центре группы. — Да здесь ирландец!
К такого рода выражениям поневоле привыкаешь, если хочешь сохранить дружбу с Джастином Пибоди. Я тут же отвел глаза от Бьянки, положил руки на стойку бара и сказал, выпячивая ирландский акцент:
— Добрый вечер, леди, джентльмены и Джастин! Чего изволите?
Джастин отворил щелку рта и засмеялся тем ослиным смехом, который был свойственен ему в минуты отдыха. В своем рабочем костюме он выглядел большим и гладким, как тюлень. Морская экипировка придавала еще большую ширину его плечам футболиста и утолщала шею. Лоб его был до красноты опален солнцем, а белокурые волосы, взъерошенные ветром, стояли дыбом. Джастин выглядел словно викинг в доставляющем особое наслаждение набеге.
— Мики! — заорал он.
Только Джастин называл меня так.
— Что ты делаешь здесь?
— Работаю, — сказал я.
Они заказали джин и тоник.
— А где Фрэнки?
— Скоро придет.
Джастин приплыл на своей яхте под названием «Ариадна». Мы обсудили проблемы мореплавания. Джастин был явно смущен тем обстоятельством, что я выступаю в качестве прислуги, а он — в роли босса. В его консервативном светском суждении содержался намек, что ситуация, может быть, слишком близка к истинному положению дел, чтобы чувствовать себя в ней комфортно.
Я налил англичанам еще джину.
Дверь, ведущая в частные апартаменты, распахнулась, и вошла Фрэнки, щеголеватая и ладная, в синей шерстяной фуфайке и красной мини-юбке. Она накрасила губы и наложила на глаза тени. Увидев меня, Фрэнки улыбнулась и собиралась продолжать в том же духе, что и днем, как вдруг заметила Джастина. Она, вероятно, притворялась, будто считает меня распутным человеком, но хорошо помнила, с кем веселилась.
Джастин представил ее своему экипажу.
— Безжалостное сердце, — отрекомендовал он ее. — Предлагал ей поплавать лето на «Ариадне», членом команды. Так нет: предпочитает прозябать в портовой забегаловке.
Джастин вновь раздвинул в усмешке прорезь рта.
— Выглядишь такой прелестной сегодня вечером, — добавил он. — Должно быть, тут замешан ухажер. А, Фрэнки?
— Ха!.. — загоготала его команда.
Фрэнки отвернулась и тщательно протерла несколько уже сверкающих чистотой стаканов в глубине бара. Я взглянул через белые ресторанные столики в окно: над юродом опустился вечер, и толпы людей прогуливались по набережной. На улице было довольно свежо из-за несущего прохладу океана. В чернильно-черной гавани покачивались фонари. Мерцали буи в открытом море. Дым разъедал мои глаза.
На булыжнике тротуара жалобно взвизгнул мотоцикл и, артистично развернувшись на заднем колесе, затормозил. Гордо ступая, наездник вошел в ресторан.
Он оказался человеком невысокого роста, атлетически сложенным, с узкими бедрами и плечами боксера. На нем была черная кожаная куртка, джинсы и большие черные с высокой шнуровкой ботинки, со звонким хрустом сапожных гвоздей вбиваемые им в пол. Он обладал лицом избалованного греческого Бога: нос — слишком прямой, губы — слишком чувственны.
Я откинул доску, перекрывающую вход в собственно бар, и двинулся в его направлении. Человек в кожанке вышагивал между столиками. Его глаза рыскали по углам, высматривая кого-то.
— Вечер добрый! — любезно и спокойно произнес я.
Во рту у меня пересохло. Я уже видел его прежде. Это был тот самый «милый паренек», который затолкал в камин Бьянку в Мано-де-Косе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101