В руках у девушки был открытый торт, за ней шел, видимо, создатель глупой шутки — парень с двумя бутылками шампанского.
— По какому случаю пьянка? — спросила Касатонова настолько требовательно и сурово, что девушка опять залилась веселым смехом.
— Еще не придумали!
— Совершеннолетие у нас, совершеннолетие, — ответил парень.
— Хорошее дело. Много будет гостей?
— Второй раз наверняка бежать придется, — проходя мимо Касатоновой, парень приподнял бутылки шампанского, показывая, что именно он имеет в виду.
— Хорошее дело, — повторила Касатонова и озадачилась.
Что-то было не так, какое-то нарушение здравого смысла происходило у нее на глазах, а она никак не могла сообразить, в чем дело. И, наконец, поняла — хозяин-то убит! Почти во всех кабинетах повестки на столах, вызовы к следователю, голова прострелена, труп в морге, у входа портрет с черной ленточкой, а у них смех, веселье и суета, как пела когда-то Шульженко.
Ни фига себе!
Касатонова затянулась, чуть прикрыв изумленные свои глаза и, выдохнув дым, опять озадачилась. На полу в живописном беспорядке были разбросаны окурки, некоторые лежали, правда, в ведре с песком, видимо, не все курильщики промахивались и в ведро все-таки попадали. Но не это ее изумило — примерно четверть всех окурков были коричневого цвета. И почти все докурены до фильтра.
— Инте-е-ресно, — протянула она вслух и чуть прижалась спиной к батарее — в этот момент мимо нее проходили несколько женщин с оживленными лицами, впрочем, можно сказать, что лица у них были скорее возбуждены — их разговор ни одну не оставил равнодушной. Речь шла об отпусках, температуре воды на Черном море, купальниках. — Кошелки старые, — пробормотала Касатонова. — Им еще о купальниках думать! В чем покойника в гроб положите?! Какие слова над свежей могилой произнесете?! — правда, последние вопросы она задала себе уже мысленно, только мысленно. Из чувства дурацкой добросовестности Касатонова подобрала несколько окурков и, завернув в салфетку, положила в свою сумку. — Авось, пригодятся, — пробормотала она, пытаясь оправдать себя за столь недостойное занятие.
Выйдя на улицу, Касатонова некоторое время стояла, не в силах сдвинуться с места — мимо нее с ревом, в клубах зловонных газов проносились мощные грузовики с лесом, металлом, кирпичами, какими-то грубо заколоченными ящиками.
Это была промышленная окраина города, и Касатонова в полной мере теперь знала, что это такое — промышленная окраина города. Наконец, собравшись с духом, она перебежала через дорогу и почти уткнулась в табачный киоск, прижалась к прилавку, как к спасительному берегу — лучше уж дышать табачными ароматами, нежели выхлопными газами очередного грузовика.
— Скажите, пожалуйста, — начала она и только после этого сообразила, что именно хочет спросить у продавца.
— Да, мадам? — протянул какой-то заросший субъект, отрываясь от кружки пива.
— Я люблю сигареты... коричневого цвета. Терпеть не могу белые, понимаете?
— О! — восхитился лохматый. — Какие причудливые вкусы! Какие изысканные привязанности! Какие странные капризы! — и положил перед Касатоновой три пачки.
— Прошу! — он сделал рукой царский жест, будто не сигареты предлагал, а манто.
— И они все... — Да, мадам! Коричневые, — откинувшись назад в своей будочке, парень смотрел на Касатонову действительно как человек, набросивший на ее плечи манто из редкого и дорогого меха.
— Я возьму все три, — решительно сказала Касатонова.
Покупка оказалась дороговатой, гораздо дороже, чем она предполагала, чуть ли не в сотню влетела Касатонова. Авось, — мысленно произнесла она, стараясь придать возгласу бесшабашность. — Где наша не пропадала! Выживем! Выкурим!
* * *
Касатоновой повезло — троллейбус остановился так удачно, что дверь распахнулась прямо перед ней. Она впрыгнула внутрь и тут же упала на свободное сидение. Да еще и села она с правой стороны, так что ей были хорошо видны прохожие, витрины, киоски, забегаловки. Касатонова любила наблюдать городскую жизнь сквозь громадное троллейбусное окно. В свой район ей предстояло добираться более получаса, и она заранее предвкушала наслаждение от этого маленького путешествия, тем более, что троллейбус шел по местам, где она почти не бывала, по незнакомым местам посчастливилось ей ехать в этот день.
Но, странное дело, обычной радости, которая всегда посещала ее в таких случаях, она не ощущала. В ее прошлой размеренной жизни все было согласовано, выверено, все имело один-единственный смысл и одно значение. Да, конечно, она могла поступить и так, и этак, но всегда легко было предвидеть, какой результат получится в первом случае, какой — во втором. События, в которые совершенно случайно окунулась Касатонова, оказались настолько многозначны и непредсказуемы, что она попросту в них запуталась. И, неотрывно глядя в окно троллейбуса, не видела ни прохожих, ни уличной суеты, вообще не видела ясного дня, который простирался за пределами троллейбуса.
Ну хорошо, Гордюхин, который строит ей свои лукавые глазки, отщелкал десять или пятнадцать кадров. И тут же, в этой же комнате, при Касатоновой и при том же Гордюхине эти же кадры отщелкал милицейский фотограф, причем, по всей видимости, куда лучше, поскольку занимался этим постоянно. Да и аппарат у него был не в пример мыльнице — с меняющимся фокусным расстоянием, с автоматической выдержкой, с надежной сильной вспышкой, он даже на резкость наводился сам по себе. И вдруг находится человек, а может быть, не один, находятся люди, которым позарез нужны именно ее любительские снимки, сделанные за три минуты до того, как эти же снимки сделал другой фотограф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63