Дружба и правда — это одно и то же. Не забудь указать автора.
— А кто автор, Юрий Михайлович?
— Я! — закричал Убахтин. — Кто еще может произнести подобное? — спросил он уже потише. — Все, Костя! На сегодня свободен. Но завтра... У тебя двойная нагрузка. Отпечатки будешь снимать до того, как я начну беседовать с человеком, усек?
— Усек.
— А до того, как я закончу с ним беседовать, ты мне звонишь и докладываешь — его пальчики на пульте или нет. Если состоится совпадение... Сам понимаешь — это победа. Катись!
— Всего доброго, Юрий Михайлович.
Убахтин встал, подошел к двери, поплотнее закрыл ее после ухода эксперта и снова вернулся к столу.
— Так, — сказал он. — Вскрытие.
Вынув папку уголовного дела, Убахтин раскрыл ее и тут же наткнулся на заключение экспертизы. Он уже читал его несколько раз и углубился снова.
Выстрел был произведен в затылок почти в упор — вокруг раны обожжены волосы. То есть, преступник подойдя сзади, почти приставил пистолет к затылку, почти уперся стволом в затылок. Но не коснулся, нет, это тоже подчеркнули эксперты.
По характеру подпаленных порохом волос можно предположить, что убийца стрелял с расстояния примерно десять-двадцать сантиметров.
— Конечно, — проворчал Убахтин, — промахнуться невозможно.
Смерть была мгновенной. Балмасова вначале бросило вперед, он ткнулся в журнальный столик, но тут же соскользнул с кресла, и уже в агонии опрокинулся навзничь. Халат распахнулся, Балмасов остался лежать, протянув правую руку с пультом в сторону телевизора. Работающего телевизора. Там как раз замечательный сыщик Коломбо распутывал очередное хитроумное преступление. Любил Балмасов Коломбо, это следствие установило бесспорно — просмотрев стопку газет, сложенных в туалете, Убахтин убедился, что единственная передача, которую подчеркивал Балмасов на протяжении нескольких недель, был сериал «Коломбо». Вот его он не пропускал или уж, во всяком случае, старался не пропускать.
— Халат, — пробормотал Убахтин. — Распахнутый на трупе красивый махровый халат, купленный на Канарских островах. «Тенерифе» — через всю спину шла яркая надпись. И тут же желтый пляж, синее море, белый парус, а на пляже красотки, на которых только шнурочки вместо купальников. Вернее, на них были купальники, но в виде шнурочков, исчезающих в складках юных тел... — А пояс от халата висел в ванной на крючке. Почему пояс находился в ванной, а не на теле хозяина, где он и должен был находиться? А потому, — сам себе ответил Убахтин, — что хозяин собирался принять душ, он уже вошел в ванную, уже повесил пояс на крючок. И в этот момент раздался звонок в дверь. Поздний гость не предупредил его телефонным звонком. Иначе Балмасов не стал бы раздеваться. Звонок в дверь был неожиданным. Не затягивая на себе пояс, Балмасов прошел в прихожую и посмотрел в глазок. За дверью стоял хорошо знакомый ему человек. Ну, просто очень знакомый. Потому что Балмасов не вернулся, чтобы повязать пояс, не надел на себя ничего более приличествующего... Значит, это был человек, которого он мог принять в распахнутом халате.
— Вот это уже важно, — вслух проговорил Убахтин. — Пришел человек, которого Балмасов мог спокойно принять в любом виде. А если вспомнить окурок, найденный нашей бдительной понятой в унитазе... То мы вполне можем допустить, что это был человек с мебельной фабрики. Рабочий? Водитель? Бригадир? Начальник цеха? Нет, вся эта шелупонь не осмелится прийти в дождливую ночь к директору, к владельцу фабрики по какому бы то ни было вопросу.
— Я не перехлестываю? — спросил себя Убахтин. — Нет, ты, Юра, не перехлестываешь. Ты идешь в правильном направлении. А если я иду в правильном направлении, значит, могу продолжить движение. Что мы делаем, принимая хорошо знакомого человека в собственной квартире? Так уж сложилось в нашей жизни, что встреча — это сесть за стол, закурить, выпить по рюмке, второй, третьей, поговорить. Было ли все это в тот злополучный вечер?
Это очень важно — было или не было?
Убахтин встал, быстро и нервно несколько раз пересек кабинет, задержался на секунду у окна, но не увидев во дворе ничего интересного, снова вернулся к столу и сел, резко придвинув стул так, что оказался зажатым между столом и спинкой стула. Это была его обычная поза. Наверно, в ней можно увидеть и нечто символическое, если не мистическое — только в зажатом состоянии, только когда некуда деваться, нельзя пошевелиться от свалившихся обстоятельств, мы начинаем судорожно и успешно, судорожно и успешно искать выход.
И находим.
Хорош ли, плох ли этот выход, но мы его находим. Оставляем клочья одежды и клочья кожи на стенках узкого лаза, сдираем в кровь живот и спину, наши коленки превращаются черт знает во что, но мы продираемся к свету, к простору, к свежему воздуху и ясной истине.
— Так было застолье в тот вечер или не было? — спросил себя Убахтин чуть с улыбкой, потому что уже мог ответить себе твердо и уверено — было.
Балмасов не курил, а Касатонова, эта потрясающая понятая, нашла в унитазе окурок. Значит, кто-то ссыпал в унитаз целую пепельницу собственных окурков и только самый ловкий, самый удачливый счастливчик из всех окурков сумел вывернуться в потоках воды, удержаться на плаву и дождаться утра, когда его увидели, оценили, вытащили из воды трепетные касатоновские пальчики. Вывод?
Значит, кому-то понадобилось убирать эти окурки, значит кто-то видел в них опасность, стремился сделать вид, что он здесь не был, с хозяином не общался и, естественно, в затылок ему не стрелял.
— Хорошо! — вполголоса воскликнул Убахтин. — Допустим, сам Балмасов, упиваясь похождениями одноглазого Коломбо, попивал виски, покуривал сигаретки, сидел с накрашенными губами, — такая, к примеру, была у него слабость — губы красить перед сном и перед выпивкой, перед Коломбо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63