— Зажигалка вот лежит... — Зажигалка не в счет. Она только подчеркивает пустоту и чистоту стола.
Телевизор выключен, а пульт в руке... Так не бывает. Мужик лежит в халате почти на голое тело... Значит, встречал близкого человека, постороннего не ждал.
— Вывод? — спросила Касатонова.
— Здесь уже после убийства кто-то хорошо поработал.
— У него телефон с определителем... — Не прикасаться! — как от боли вскрикнул Гордюхин. И тут же направив аппарат на телефон, щелкнул, причем два раза щелкнул, опять заставив Касатонову пожалеть о пленке, а пленка, между прочим, сто рублей стоит, подумала она. — Только специалист из опергруппы. Нужно знать систему этого определителя.
— У меня такой же. Нажимайте вторую кнопку из правого ряда, и он вам выдаст все телефоны, с которых ему звонили последние сутки.
— Очень хорошо, — рассудительно проговорил Гордюхин. — Специалист это, надеюсь, знает. Если не знает, вы ему подскажите. Ему, а не мне. Я — темный.
— А я?
— Вы посторонняя.
— Я — понятая.
— Значит, ваша задача сидеть в сторонке, все видеть, все слышать, при всем присутствовать, а в конце внимательно прочитать протокол и подписать. Если все в нем изложено в полном соответствии с вашими впечатлениями. — Гордюхин подмигнул, чтобы смягчить назидательность своих слов.
В это время из коридора послышались голоса, в комнату вошли несколько человек и, судя по их уверенному поведению, вошли по праву — это и была опергруппа, которую дожидался Гордюхин. Началась обычная работа, которая в таких случаях и бывает. Фотограф, прибывший вместе с оперативниками, включил свет, отдернул шторы, чтобы снимки получились получше, в сторонке на диване расположилась Касатонова со слесарем. Он улыбался терпеливо, снисходительно, как бы прощая всех присутствующих за бестолковое их поведение. Мордатый мужик с чемоданом, тот самый, который первый ударил в колокола и сообщил о смерти Балмасова, тоже вошел, бросился к убитому, замер на какое-то время. Все так же не выпуская чемодана из рук, отошел к окну и отвернулся, не в силах смотреть на происходящее.
Капитан окинул взглядом комнату и почему-то сразу выделил Цокоцкого.
— Убахтин, — представился он, протягивая руку. — Это вы звонили в милицию?
— Я звонил.
— Как узнали об убийстве?
— В окно заглянул.
— Так, — Убахтин подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. — В окно заглянули?
— Видите, вон электрик на люльке лампочки меняет? — уловив в глазах капитана сомнение, Цокоцкий решил пояснить все еще раз. — Вот он и поднял меня к окну на своем приспособлении. Пятьдесят рублей, между прочим, содрал. Можете у него спросить, думаю, не откажется подтвердить. К самому окну подвел свою люльку.
— Так, — вопросов в глазах капитана не стало меньше. — Допустим. А почему вы решили заглянуть в окно?
— Видите мой чемодан? — Цокоцкий поставил на свободное пространство у дивана небольшой чемодан. — Видите? Это мой чемодан, — видя, что ему не верят, он начал нервничать. — Видите мой чемодан? — спросил он капитана уже, наверно, в десятый раз.
— Вижу.
— Ну вот! — воскликнул Цокоцкий. — Я и говорю!
— Слушаю вас, — тоже растерянно произнес Убахтин, не понимая, что хочет сказать щекастый гражданин.
— С этим товарищем, — Цокоцкий показал на труп, — мы должны были сегодня лететь в командировку. Встетиться договорились в аэропорту. Я приехал, а он нет. Не смог. Как видите, по уважительной причине.
— Согласен, причина уважительная, — кивнул капитан, не спуская глаз с Цокоцкого.
— Объявили регистрацию, объявили посадку, объявили об окончании посадки, а его нет. Он шеф. Босс. Директор, другими словами. Лететь без него нет смысла.
У него право подписи. А право подписи — это, я вам скажу... — Знаю. Дальше.
— Самолет улетел в Вологду, а я остался. Балмасова нет. Звоню. Телефон молчит. Думал, что он спит, может... Ну, бывает, чего уж там, дело прошлое... Он мог поддать вечером. Думаю, перебрал и заснул. Звоню — тишина. Я сюда. Дверь никто не открывает. Выхожу на улицу — люлька. Я мужику пятьдесят рублей... — Он взял? — серьезно спросил Убахтин.
— Взял. Двумя руками сразу. Сотню просил, сторговались на пятидесяти.
Вот, — Цокоцкий показал пятна извести и цемента на штанинах. — Видите? Нет, вы скажите! Видите?
— Вижу.
— Люлька у него оказалась грязная, выпачкался весь.
— Понял, — наконец кивнул капитан — тощий, жилистый, подозрительный, с тягучим, неотрывным взглядом. Даже отходя от человека и вроде отворачиваясь, взглядом своим он его не отпускал, как бы проверяя — а как тот поведет себя, какое выражение примет его физиономия, когда чуть отвернуться от него, отойти на несколько шагов? Не проявится ли нечто уличающее, разоблачающее в намерениях подлых и преступных? — Понял, — повторил Убахтин, глядя на Цокоцкого уже из-за плеча.
— Как только до меня дошло, что случилось нечто ужасное, я сразу к телефону.
— Какому?
— Мобильному. Вот этому, — Цокоцкий выхватил из кармана маленькую черную коробочку и повертел у капитана перед глазами, как вертят дети друг перед дружкой красивой конфетой.
— А сам? — спросил Убахтин.
— А сам к дверям. Вот тем, которые этот мастер, — он кивнул на слесаря, — высадил перед самым вашим приходом. Первым подошел участковый. Это, наверное, вы ему перезвонили.
— Саша, — обратился капитан к одному из оперов. — Запиши данные этого гражданина и отпусти с миром.
— А чего записывать, вот моя визитка! — отработанным жестом фокусника Цокоцкий вынул из кармашка визитку и вручил ее капитану.
— Запиши, Саша, — повторил капитан. — И пусть идет.
— Я могу обо всем случившемся сказать в коллективе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63