Вот он встряхнулся, поморгал глазами, вздрогнул.— Рискуешь, Паша. Голдобов на взлете. Начальник... Народный избранник... Демократ... На митинге при массовом стечении народа сжег партийный билет, отрекся от проклятого прошлого... Метит в Москву... Обычно Голдобов не идет на крайние меры... А если он на них пошел... Ты в зоне риска, — Халандовский поднял заросший указательный палец. * * * В кабинете, помимо Пафнутьева, сидели еще двое следователей — у каждого небольшой столик и общий телефон. Естественно, когда они собирались вместе, работать было невозможно, поэтому все стремились поменьше бывать в кабинете, и все что можно, выполнять на стороне. Действительно, допрашивать одновременно трех человек, когда один признается, второй запирается, третий пудрит следователю мозги...Но самым забавным в комнате были разбросанные повсюду вещественные доказательства. Новому человеку, впервые попавшему сюда, было явно не по себе, когда он видел окровавленную рубаху, свисавшую со шкафа, топор, завернутый в газету с подозрительными бурыми пятнами, затертый лифчик, давно уже пылившийся на подоконнике. В углу стоял опечатанный бидон с самогоном, у стены — радиатор с клочьями ткани и с пятнами “по виду напоминающие кровь”, как было сказано в протоколе. Тут же валялись поношенный женский сапог, пробитое цинковое ведро, самодельный нож невероятных размеров — похоже, умелец собирался сделать меч, но еще до окончания работы вынужден был пустить его в дело. На стене висел расколотый мотоциклетный шлем, из-под стола Пафнутьева торчала лошадиная нога со сбитой подковой, в шкафу на полочке лежал высохший человеческий палец, словно бы в ожидании, пока явится за ним хозяин. Все это были молчаливые свидетельства происшествий, которые расследовались хозяевами кабинета. Конечно, вещественным доказательствам положено лежать опечатанными и неприкосновенными, чтобы не видели их ни свидетели, ни потерпевшие, и не могли бы, увидев эти предметы, поправить свои показания. Но следователи даже не мечтали о других условиях, поскольку никогда других условий и не видели.Войдя в кабинет, Пафнутьев в дальнем углу у стола увидел зареванную женщину с синяками на полной руке, а перед нею — проникновенного Дубовика, в глазах которого было столько боли и сочувствия, что любой бы разрыдался на месте женщины.— Старик, — Дубовик оторвался от протокола, — что произошло? Каждые две минуты забегает шеф и задает один и тот же глупый вопрос — где Пафнутьев? Будто это не кабинет, а туалет... Ты бы зашел к нему, успокоил.— Надо же, — проговорил Пафнутьев, усаживаясь за стол.— Я сказал, что как только появишься, сразу отправляю тебя к нему... Что там случилось?— А! — Пафнутьев махнул рукой, поставил в угол портфель, помня о его содержимом. — Прихлопнули одного... Вот и беспокоиться. Любопытно ему.— Как, сегодня? Так ведь это... Утро!— Жизнь, — Пафнутьев развел руками. Что-то заставило его замолчать и вовсе не женщина была тому причиной. Обычно они и при посторонних могли обменяться незначащими подробностями. Но сегодня, едва он заговорил об убийстве, возник в памяти настораживающий мохнатый палец Халандовского.— Тоже верно, — согласился Дубовик и снова нос его завис над строчками протокола. Нос у Дубовика с годами не только краснел, но наливался какой-то внутренней силой, словно в нем что-то зрело, грозя каждую минуту взорваться не то диковинным цветком, не то уже зрелым плодом. А иногда он казался органом, вышедшим из повиновения и живущим своей таинственной жизнью. Но глаза оставались добры до беспомощности, характер у него тоже сохранился тихий и какой-то сочувствующий. — Итак, я вас внимательно слушаю, — проговорил Дубовик с почти религиозной смиренностью обратившись к женщине. — Продолжайте, прошу вас.— Когда мы вышли из ресторана, было уже темно, — начала женщина Слабым голосом. — И вдруг появляется этот самый...Сложив руки на столе, Пафнутьев сидел, уставившись взглядом в стену, на которой висели отвратительно сработанные отмычки, целая связка кривых, мятых, жеванных гвоздей, которые, тем не менее, в преступных руках работали не хуже родных ключей. Но Пафнутьев не видел отмычек, он опять брел по переулку, всматривался в следы протектора на мокрой земле, щупал свежие доски забора, в который неосторожно врезались мотоциклисты, удирая с места убийства.«Так, — проговорил он про себя с вялой медлительностью, — постараемся прокрутить еще раз... На заборе должны были остаться ворс и кровь... Допустим, я буду знать группу... А на фига мне группа крови, если нет подозреваемого... Водитель Пахомов... Характеристика с места работы? Можно, но что она даст? Жена... Да, там еще жена... Голдобов со своим сочинским алиби... Колов, который с утра так разволновался, что принялся звонить прокурору и чего-то там лопотать... Скажите, какой впечатлительный... Теперь еще Анцыферов, весь издергался... Что он хочет услышать? И что я должен ему сказать? Ладно, разберемся. А на заборе должен остаться ворс от куртки, а на куртке — занозы от свежих досок. И ушиб на левой руке, локте, плече, а может быть, он и коленкой приложился...»На этом месте мысли Пафнутьева неожиданно прервались — дверь распахнулась и на пороге возник прокурор — молодой, подтянутый и взволнованный.— А, ты уже здесь, — проговорил удовлетворенно. — Зайди ко мне. Прямо сейчас, — в голосе Анцыферова звучало нетерпение. — Я жду, — успел сказать он еще до того, как за ним закрылась дверь.— Во дает мужик! — озадаченно проговорил Дубовик.— Разберемся, — Пафнутьев со вздохом поднялся, по привычке оглянулся на стол — не оставил ли чего, одернул пиджак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140