Ты же ведь поприжал Пияшева?— Не успел.— Но он мог подумать, что это возможно?— Он был в этом уверен.— Вот и слинял в Италию. А Сысцов рванул за ним следом.— Зачем?— Чтобы объясниться!— Сысцов прилетел в Италию, чтобы объясниться с этим поганым гомиком? Что ты несешь? Кстати, Сысцов приехал на сутки раньше.— Паша, послушай меня. Когда речь идет о восьмидесяти тысячах долларов, отношения между людьми резко меняются. Самый крутой банкир будет пластаться перед собственным вахтером, если сам нанимал этого вахтера и знает, на что тот способен, знает, что у того за пазухой пистолет с глушителем. Банкир помчится за своим вахтером не только в Италию, а на Огненную Землю, потому что земля у него под ногами горит. Именно так и поступил Сысцов.— Может быть, — проговорил Пафнутьев, но не было уверенности в его голосе, не было озарения и открывшейся истины, как это иногда бывает. — Может быть, — повторил он и свернул к столику, за которым они сидели недавно.И на этот раз их за столом оказалось трое, но третьим был уже не Сысцов, а тот самый старикашка, которого они угостили вином час назад. Увидев Халандовского и Пафнутьева, старикашка метнулся к прилавку и тут же вернулся с оплетенной бутылкой кьянти. Поставив бутылку на стол, он посмотрел вопросительно — как, дескать, не возражаете? В глазах у него была неуверенность, даже опаска — вдруг откажутся, не примут его угощение и положение возникнет неловкое, унизительное, он вынужден будет брать со стола свою бутылку и уходить с ней по освещенной набережной, не зная, что с ней делать, куда сунуть...Старикашка зря опасался.Подобного не допустил бы ни Пафнутьев, ни Халандовский. Есть все-таки, есть некое питейное достоинство, свод неписаных правил и законов, никем не произнесенных, но тем не менее соблюдаемых свято. Халандовский обнял старичка, приподнял его от земли, снова поставил, потом усадил на пластмассовое кресло, принес из бара три стакана. И столько было радости в каждом его движении, столько было дружеского азарта и нетерпения выпить по глоточку красного с этим прекрасным человеком, который прожил в своей Европе всю жизнь, но, несмотря на это, сохранил, все-таки сохранил в себе высокое мужское достоинство.Халандовский легко, играючи вырвал из горлышка пробку и протянул бутылку старичку. Тот взял ее, стесняясь и оглядываясь куда-то в темноту, где, видимо, дожидалась его старушка, наблюдая за ним ревниво и настороженно, чтобы не осрамился он, не оплошал, чтобы не обидели его отношением грубым и пренебрежительным. Но нет, все обошлось. Да что там обошлось — он в жизни не пил вино так радостно, с таким несокрушимым единением и, самое главное, так обильно. Старичок опять смущенно оглянулся в темноту, разлил сверкающее рубиновыми искрами вино в стаканы и поднял свой.— Мир и дружба! — провозгласил Халандовский. — За победу на всех фронтах!Старичок молча потряс кулачком в воздухе и выпил до дна. После этого поклонился, показал куда-то в темноту, развел руками: извините, мол, меня ждут.Постепенно опустевала набережная Аласио, гасли огни, но забегаловка, у которой присели Пафнутьев с Халандовским, продолжала работать, и они не торопились в сыроватые свои номера. Косорылая луна какого-то красного цвета показалась из волн Средиземного моря и поднималась все выше, бледнея и становясь почти белесой. В легкой волне ее отражение дробилось, словно осколки разбитой тарелки, в то время как целая тарелка продолжала бестолково висеть в итальянском небе.К столику подошел парень в белой куртке, видимо, официант, и молча показал на свои часы — все, ребята, закрываем, хорошего понемножку.— О'кей! — ответил Халандовский на чистом английском языке и сделал успокаивающий жест рукой, давая понять, что с ним никаких сложностей не возникнет.Улыбчивый белозубый парень что-то проговорил на своем языке, но Халандовский его понял.— Не переживай, дорогой! Придем, обязательно еще заглянем! Потерпи до следующего вечера!— О'кей! — ответил официант.Когда Пафнутьев добрался до своего номера, открыл дверь, вошел и включил свет, в кресле он увидел спящего Худолея. От яркого света тот проснулся.— Ты как попал сюда? — спросил Пафнутьев.— Да ладно, Паша... Как попал, как попал... Как обычно. Завтра наша группа едет в горы на какие-то озера к швейцарской границе. Я, с твоего позволения, заболею. Останусь в гостинице.— Так, — сказал Пафнутьев, опускаясь на уголок кровати.— Если у Пияшева здесь постоянный номер, значит, он уже обжился, оброс бытовыми удобствами... У него в номере могут оказаться какие-нибудь подробности. Если будут неожиданности, с вами свяжусь по мобильнику, они здесь хорошо работают, я уже испытал.— Может, Андрея оставить?— Не надо. Для чистоты эксперимента. Если остаюсь один, значит, один и приехал. И никому в группе нет до меня дела. Если останется Андрей, возникнет подозрение, что мы в сговоре.— Ты знаешь, что Сысцов с Пияшевым в конфликте?— В конфликте? — переспросил Худолей. — Паша, ты называешь это конфликтом? Сысцов сегодня на моих глазах врезал Пияшеву в челюсть. В вестибюле. Тот просто рухнул.— И что?— Поднялся с улыбкой на устах. И хорошие слова произнес... Ну, что ж, говорит, Иван Иванович, этот удар вам обойдется всего в один процент. Теперь я прошу не пятьдесят процентов, а пятьдесят один.— Хороший ответ, — кивнул Пафнутьев. — Мне нравится. Держит он нашего Сысцова, чем-то крепко его держит. Если речь зашла о пятидесяти одном проценте... Не эту ли фирму он имел в виду, уж не «Роксану» ли, а? Пахомова сказала, что владелец Сысцов. А она хоть и генеральный директор, но... Наемный работник.— Очень даже может быть, — согласился Худолей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118