Заказали контейнер. Первый раз в жизни. Как порядочные.Пришла машина с красным сундуком в кузове. Это и был контейнер. Водитель — тощий, лысоватый парень, вышел из кабины, пнул шину, плюнул в сторону, посмотрел в небо, раскрыл кованые ворота сундука и сказал:— Грузите. А то мне некогда.Почему-то торопясь и раздражаясь, в контейнер запихнули все тряпье, оставшееся от прежней жизни, — раскладушки, книги, подшивку «Моложавого флагоносца» с фельетоном «Питекантропы», чемодан с игрушками, холодильник, он и сейчас, двадцать лет спустя, исправно служит Шихиным, забросили в контейнер несколько досок, подобранных у мусорных ящиков, — пригодятся. В мешок сложили шторы, занавески, скатерти, следом пошли коробка с тарелками, обувь, которую еще можно было починить, но сундук оставался оскорбительно пуст.— Да! — крякнул водитель, — на фига вы контейнер заказывали? В двух авоськах все бы и перевезли.— А холодильник? — спросил Шихин, пытаясь восстановить уважение к себе.— Холодильник можно багажом. Вместе с вами одним поездом приехал бы. А так три месяца ждать будете. Тоже еще... хозяин! — водитель захлопнул железные ворота сундука, продел в петли проволоку, нацепил свинцовую пломбу, пнул шину, плюнул в сторону, посмотрел в небо и уехал. И в том, как пустовато болтался и раскачивался контейнер, как прыгала на выбоинах машина, и даже в том, что водитель выехал со двора на дорогу, не дожидаясь зеленого света светофора, было что-то унизительное, словно насмешливый укор нищете.Шихин посмотрел вслед грузовику, недовольно прошел за ним несколько шагов, оглянулся. Вокруг валялись обрывки газет, выпавший из какого-то узла носок, колесо от детской машины, шариковая тридцатикопеечная ручка. Он поднял ее, убедился в пригодности и сунул в карман. Из окон на Шихина смотрели отрешенные старушечьи лица. Какое-никакое, а событие, жильцы уезжают. Кто-то новый приедет. Очень интересно. На неделю разговоров.Шихин поднялся в квартиру, вышел на балкон. Из мокрого, подтекающего снега торчали горлышки бутылок, лыжные палки, мятые ведра. Да, обмен не дается легко, над городом уже гудела весна. Шихин увидел влажное небо, слабое солнце в разрывах туч, блики на железных крышах домов. С севера на них еще лежал тяжелый снег, а с южной стороны крыши успели просохнуть и у нагретых солнцем кирпичных труб неподвижно сидели коты, истосковавшиеся по теплу, по весне, но любви. Машины неслись, разбрызгивая лужи, прохожие жались к домам, на соседнем пустыре предавалась бесстыдству разношерстная собачья свадьба. Дети, оставив свои игры, смотрели на нее с каким-то оторопелым испугом. Заводы в этот день были серыми, и серый дым поднимался над их корпусами.Продрогнув, Шихин вошел в квартиру, не снимая пальто, прошелся по комнате. Поддал жестяную банку, картонную коробку, сношенный туфель. Катя в обвисших колготах и в великоватом платье рылась в мусоре, пытаясь спасти свои разоренные сокровища — пуговицы, бусинки, обрывки цепочек, бантики для кукол, шнурки от ботинок. Не увидев стула, Шихин сел на иол, прижался спиной к батарее и закрыл глаза.Страдал Шихин? Возможно.Вспоминал? Конечно, вспоминал. И перед его мысленным взором...Нет, не будем. Все мы прошли через подобное и можем хорошо себе представить его состояние. Если кто-то очень задушевный подойдет к нему и спросит: «Чего тебе, Митя, сейчас хочется больше всего?» «Водки, — не задумываясь ответит он, — граммов сто семьдесят — сто восемьдесят». И возникни в эту минуту на подоконнике тонкий стакан с водкой — он ее выпьет. И останется сидеть у батареи, ожидая, когда придет расслабленность и легкое пренебрежение к дальнейшей собственной судьбе.— Ты чего? — спросила Катя, подходя к Шихину. — Тебе, наверное, грустно?— Маленько есть...— Хочешь, я подарю тебе бусинку? — она протянула на ладошке красный пластмассовый шарик.Шихин взял бусинку, внимательно осмотрел ее со всех сторон и положил в карман.— Спасибо. Очень хорошая бусинка. У меня никогда такой не было.— Смотри не потеряй!— Что ты! Упаси Боже!— Тебе уже не грустно?— Нет, теперь все в порядке.— А то я могу тебе еще что-нибудь подарить. — Катя сунула руку в карман, долго шарила там, что-то вынимала, опять прятала, а Шихин смотрел на нее и будто впервые видел перекошенные, исцарапанные очки, застиранное платье, стоптанные тапочки, у которых он сам срезал носки, чтобы они не были тесны, и теперь пальцы у Кати торчали не только из колгот, но и из тапочек. «Ничего, — подумал Шихин, — в одинцовском саду она и босиком сможет бегать».— Что ты на меня так смотришь? — спросила Катя.— А как я смотрю?— Будто первый раз увидел и не знаешь, кто я такая.— Нет, что ты... Я просто... любуюсь.— А если уйду, ты опять будешь грустить?— С такой бусинкой разве можно!— Почему ты не смеешься?— Ха-ха-ха!— Разве так смеются...— А как смеются?— Весело.— Ну, покажи как, — попросил Шихин.— Нет, — Катя покачала головой. — Сейчас не получится. У меня сейчас нет никакого смеха. И вчера не было. У меня, наверно, уже целый месяц нет смеха.— Подумаешь — месяц! У меня, кажется, вообще нет смеха. Хочешь, я подарю тебе одну вещь? — Шихин вынул из кармана подобранную на улице ручку.— А она пишет?— Конечно. Стал бы я тебе се дарить, если бы она не писала... Вот смотри, — подняв с пола клочок бумаги, он нарисовал на нем рожицу и протянул Кате вместе с ручкой.— Спасибо, — сказала она. — Только ты все равно не развеселился.— Ничего, я исправлюсь, — заверил Шихин. — Вот увидишь. Ты меня даже не узнаешь — я буду хохотать, вертеться на одной ноге и выкрикивать глупые слова.— Тебя накажут, — сказала Катя. — Так нельзя. Ты уже большой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23