Сколько можно воевать? Хватит уже!
Если вдуматься, мы никогда и не переставали быть на фронте, война у нас в крови. Мы все время дрались - то с фашистами, то с японцами, то с афганцами и неграми, то сами с собой - в Новочеркасске, Тбилиси, Вильнюсе и, наконец, в Чечне.
И однажды он получил этот приказ - во главе подразделения все той же "Альфы" отправиться в Первомайский, где Радуев захватил заложников, и выбить бандитов из поселка. Прибыв на место и изучив оперативную обстановку, Максим принял решение отказаться от операции. Верная, бессмысленная гибель. На месте событий находился министр обороны Грачев. Он вызвал к себе "умника из Кремля" и потребовал объяснений.
- Что тут скажешь, Пал Сергеич? - вздохнув, пожал плечами офицер. Голое поле, каждый сантиметр простреливается. Ребята не камикадзе. Да и вы, простите раба грешного, совсем не смахиваете на японского императора...
Грачев срывающимся голосом выдал весь трехэтажный арсенал и приказал идти на штурм. У Максима помутилось сознание - никогда, никто, даже в Афгане, не называл его такими именами. Он замахнулся на министра. Охранники оттащили.
- Расстрелять! - приказал Грачев. - К стенке гада...
Максима повели к придорожной канаве.
"Альфовцы", стоящие неподалеку, разговора не слыхали, но правильно оценили смысл конвоя. Медленно двинулись навстречу, взяли Максима и расстрельную команду в полукольцо. "Всех перебьем!" - читалось в их глазах. Грачевцы отступили.
Максима немедленно втолкнули в машину и вывезли из Первомайского. Через несколько часов он уже объяснялся в Кремле с коржаковскими замами.
Решено было не гнать смутьяна, а вывезти на время из страны - в Швейцарию, где шла доводка президентского лайнера. Присматривать за ходом работ. "Остудись маленько, отсидись - примирительно сказал Коржаков. - А что не дал ребятам по глупости погибнуть - молодец..."
...Он бродил по безлюдным улицам, среди красочных кафе и закопченных соборов, потом устремлялся за город - к холмам и шуму листвы, провожал грустной улыбкой ветряные мельницы и молочные фермы, с опустившимся сердцем вглядывался в пурпурные просторы, засеянные до горизонта ягодами...
И все напевал, насвистывал в эти дни ностальгическую мелодию "Битлз" "Strawberry fields forever..." - "Земляничные поляны навсегда...". Это у них. А у нас, похоже, навсегда поля, где лежат убитые и не похороненные мальчики...
"ПРОСТО ТАК"
Потом началась предвыборная кампания. После натиска железного Толика служба развалилась. Коржаков, нацепив на нос очки - писатель! - принялся за мемуары, ребят - кого выбросили на улицу, кто ушел сам. Максима не гнали, о нем забыли. Впрочем, он уже понял, что никому не нужен. Что вообще никто никому не нужен.
Мы часто встречались с ним в кремлевских коридорах, пили кофе в подвальном буфете "32 ступеньки" (холодный общепитовский бульон, несокрушимая, как компартия, булочка-калорийка) и беседовали. Невеселые это были разговоры. Больше - глазами и вздохами.
Вскоре он выпал из моего поля зрения. Говорили, ушел в охранную структуру какого-то банка.
Потом и я, собрав вещички, переместился из Кремля туда, где я сейчас пишу эти заметки, а спустя некоторое время вдруг вспомнил о нем - наткнулся случайно на телефон в записной книжке. Позвонил. И вот мы сидим в холле одной из московских гостиниц.
- Знаешь, - сказал Максим, - я все это рассказываю с одним условием: хочу услышать от тебя, как быть, что делать дальше. Вот я убил в Афгане четверых пацанов... Своих. Случайно. Дальность была большая. Сумерки. Принял за душманов. Понимаю, бывали такие случаи, и на прошлой ещё войне, не я один такой. Но вот уже пятнадцать лет прошло - не могу забыть. Приходят ко мне по ночам. Гад я последний! Как не посмотрел тогда в бинокль, почему не подстраховался? Родители до сих пор уверены, что сыновья их пали смертью храбрых... Но разве я один виноват? Кто за все это ответит? Зачем опять Чечня, Самашки, Первомайский? Почему никого серьезно не наказали - ни в Кремле, нигде? Так всегда у нас! А знаешь, после каждой из операций в "горячих точках" кто-то из ребят обязательно заканчивал жизнь самоубийством. Через неделю после Баку застрелился мой друг Витька, потом ушли Коля и Саша. Никому ничего даром не проходит. Сейчас "чеченский синдром". Скажу только тебе - иногда еле сдерживаюсь, чтобы не пустить себе пулю в лоб... У тебя - работа. А мне что делать? Банк - это временно. Вернуться к "афганской" профессии? Стать киллером? За что они нас так?
В глазах его стояли слезы.
Я не знал, что сказать. А потом вдруг вспомнил эпизод из романа Солженицына "Раковый корпус". Главный герой приходит в зоопарк и видит пустую клетку, где сидела обезьяна - макака-резус. На клетке прилеплен листок, где сообщается, что кто-то насыпал макаке в глаза табак и она погибла. И уточняется: насыпал просто так.
Страшно. Но лучше, мне кажется, не объяснить происходящее в нашем государстве.
Афганистан, Сумгаит, Баку, штурм Грозного, рыдающие роженицы в Буденновске, плетущиеся с грудными младенцами из разрушенной больницы, все это было просто так. Никто не виноват. Забудьте...
КВАРТИРА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ
Максим был не прав, когда сказал, что в Кремле никого не наказали.
Наказали. И строго.
Но не Грачева. И не Барсукова. И не за Чечню.
...Роман этот, нежданно-негаданно случившийся под сводами президентской резиденции накануне Нового года, накануне новой войны, всколыхнул весь Кремль.
Советник одного из ельцинских помощников (его в скором времени чуть не лишила мужского достоинства собака Юмашева) и секретарша вдруг поняли, что давно симпатичны друг другу.
Служебные романы в Кремле не приветствуются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51