— Вот, к примеру, — жили рядом с нами эти самые староверы. Ни мы к ним, ни они к нам. Бывало, и не разговаривают, ежели на ярмонке встретимся. Между собой дружные, здоровые все. Одно слово — богатыри! Не пьют, не курят и с мужиками не здоровкаются. И так спокон веку.
Смотрит Петька, как в мосластых дедовских руках появляется хрупкая тонкая ложечка. Вот уж и черенок появился, и рыбка на черенке. Чудеса да и только!
— А в четырнадцатом году отца у меня убили на войне. Нас у матери шестеро, я старший! Годов мне тринадцать — пошёл работу искать. Прихожу в Староверовку. «Нет ли какой работы?» — «Ты, — говорят, — чей?» «Сирота, говорю, прошлым месяцем на отца бумага пришла. Нужно сестёр кормить». Помолчали. Бороды свои потискали (они, вишь ты, бород никогда не брили, леригия им не позволяла), да и говорят: «Работы нет, а дело дадим» — и взяли меня в артель. И прошёл я такую науку, что до сих пор… — Дед загорячился, схватил свой особый, отточенный до маслянистого блеска на лезвии топор. — Станови спичку!
— Чего?
— Давай ставь спичку! Втыкай в колоду!
Петька торопливо воткнул в мягкое изрубленное дерево спичку.
— Мотри! — Дед взял топор обеими руками и вдруг, крякнув, обрушил его вниз. Лезвие раскололо спичку на две ровные половинки. — Видал? Видал? — горячился дед, отирая мгновенно вспотевший лоб. — А ведь я плотницкий-то топор последний раз в руки брал двадцать годов назад — мост чинили. А ведь я уж старик — мне семьдесят пять. А вишь ты, помню староверовску науку. Вот какие мастера были.
— Дедушка, а чего их так странно называли — староверы?

— А? Да это из-за леригии ихней. И в бога они по-своему веровали. Двумя пальцами крестились. Церквей не признавали. Вот их царь и преследовал. Они, слышь-ко, всё царя ругали… Говорят, их при Петре Первом в остроги сажали да в Сибирь ссылали. Вот они сюда, в наши болота, прятаться и пришли. А у нас тут места глухие. Целый город спрятать можно. Их никакая власть сыскать не могла. Сказывали, — заговорил дед шёпотом, — они бунтовщиков за границу через болото переводили. Там ведь, за болотом, другое государство считалось. Эх! — вздохнул дед и горестно почесал в затылке резцом. — Через это государство капиталистическое сколько они, бедные, приняли! Как ближе к революции, так молодёжь у них уж от леригии вовсе отшатнулась. Которые бриться уже начали. Все учиться ехать норовили. А как поедешь — паспортов-то от царя у них нет… Революция случилась — они к ней всей душой. Я ведь с ними вместе в гражданскую-то воевал. Не казал я тебе будёновку? В сундуке храню. Шесть годов в ней за Советскую власть кровь проливал. И староверы с нами совместно кайзеровские войска отбивали, интервентов, значит… А как Советская Республика организовалась — границу новую провели, хлоп, а они обратно под буржуями, за границей, значит! Обратно вне закона, теперь-то их и вовсе мало что раскольниками — так большевиками заругали. И никому никакой дороги ни к образованию, ни к благополучию! Во как!
Только в сороковом году Красная Армия их освободила. Они наладились было сразу школу строить — хлоп война! И всё прахом. Эх! — вздохнул дед горестно. — Жалко мне их, спасу нет… Такая судьба у них злосчастная…
Так за разговорами и пролетел день. Не успел оглянуться Петька, как настало воскресенье и приехала Катя, которая училась в школе-интернате в райцентре.
Глава восьмая
РАЗВЕ ВЫ ЭТОГО НЕ УМЕЕТЕ?
Петька увидел, как мелькнул на улице Катин оранжевый полушубок.
— Вона! — подмигнул дед. — Раз — и нет её! Молынья, а не девка! Это понеслася отцу в поле помогать.
— Так ведь зима?
— Ноне и зима, Пётра, крестьянская пора, — многозначительно дёрнул подбородком дед. — Пойдёшь, что ли, на моё поле?
— Пойду! — «Чего дома-то сидеть». Разбирало его любопытство: что ж можно зимой на поле делать? Сугробы, что ли, пашут? Хотелось ему и Катю повидать.
Конечно, ничего интересного с ней быть не может, что с девчонкой делать? Был бы мальчишка! Можно бы на лыжах и рыбу ловить из-подо льда… А девчонка — бантики, юбочки… Разве могут они понять, что за человек Столбов! Ведь он читает, как машиносчётное устройство! А на лыжах почти что по первому разряду бегает. Как взрослый! А если ему мама разрешит штаны расклёшить и волосы отпустить, так он вообще даже очень симпатичным может быть.
— Ну чего ты в одну точку уставился? — окликнул его дед. — Сейчас мечтать не время. Вон, всю кашу заморозил! Давай быстро ешь — и покатились!
Дед достал широкие охотничьи лыжи. Ловко прицепил их к валенкам. А Петька наконец-то получил возможность похвастать своими новыми трёхслойными клеёными лыжами, которые он два года выклянчивал у отца.
— Эх и лыжики у тебя! Струна! — похвалил дед. — Ты шибко-то не беги. Я ведь не пионер тебе.
Они бежали по обочине. Солнце мелькало за деревьями, словно неслось где-то за лесом по своей особой лыжне.
Издалека услышали они рёв мощных тракторов. А когда выскочили на опушку, Петьке показалось, что они попали на поле битвы. Широкое пространство было разворочено. Будто белый снег вывернули наизнанку — и там оказалась чёрная подкладка. Четыре бульдозера, как танки, шли гусеница к гусенице и катили перед собой вал камней, земли, коряг…
За стёклами кабин промелькнули напряжённые лица бульдозеристов. Ближний скалил зубы и так ворочал рычаги, что казалось, этот грунт он ворочает руками.
— Вона!.. — сказал дед. — Сила-то какая…
Петька оглянулся и увидел, что дед Клава стоит, сняв шапку, и восторженно смотрит на урчащие машины.
Трактора остановились.
— Дедуня! — высунулся из кабины тракторист. — Спички есть?
— Спички?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25