Они торчали, как ярлычки, точно все продавалось, – не жилье, а комиссионный магазин. Даже у бедного Мебиуса во рту белел квадратик. Я выдернул, усмехнувшись, и прочел: «Мне бы хотелось чего-нибудь горяченького, и как можно быстрей». Недурно, Меб! А на обороте – язык вывихнешь.
Валя зашла следом.
– В гостиной и в туалете то же самое. Но это для твоей самостоятельной работы. А вместе мы займемся другим. Ежедневно у нас будет три урока, по полчаса каждый: чтение текстов, заучивание наизусть отрывков и прослушивание записей – пластинки я тоже принесла.
– А в Лондон на практику мы поедем?
– Практику будешь проходить у Светы, как только я почувствую, что ты раскачался, – сухо сказала Валя. Еще у Ведьмановых Нэлка раззудила мою душу, и я о том лишь мечтал, чтобы скорее оказаться с Валей наедине и поцеловать ее. И вот мы наедине. Я ждал от Вали хотя бы какого-нибудь ласкового знака или жеста и даже приготовился мягко кивнуть: мол, понимаешь, родители, то да се, надо быть серьезнее, – но этого не было. Деловито выложив из сумки учебники и пластинки, Валя села на диван и озабоченно сказала:
– Начнем, а то позавчерашний день пролетел впустую.
– Не совсем, – возразил я.
– А что ты запомнил?
– Повторить? – с волнением спросил я.
Она поняла и хмуро бросила:
– Глупости, Эп!.. Пододвигай столик.
– Валь, что-нибудь случилось? – тревожно вырвалось у меня.
– Да нет… Ну, давай с вашего последнего Светиного урока, за который ты получил пару, – шепотом сказала она, но это был шепот не на ту тему, какой жаждал я.
Может, Валя узнала, что я Садовкиной руку целовал? Или что провожал Лену до дому? Или со Светланой Петровной поссорилась? Или наработалась вчера? Или мама походя что-нибудь ляпнула?.. Тогда почему бы не сказать?
Теряясь в догадках и мучаясь непониманием, я придвинул журнальный столик, сел напротив Вали, открыл учебник и, низко наклонив голову, начал читать, но голос мой пресекался, и глаза туманились. Валя закрыла текст рукой и вздохнула:
– Эп, так не пойдет! – Я поднял голову. Увидев мое лицо, Валя медленно свела свои брови шалашиком и тихо спросила: – Ты хочешь поцеловать меня?
– Да, – одним дыханием ответил я.
– Ну, поцелуй.
И склонилась ко мне. Я застыл на миг, потом быстро поцеловал ее и задохнулся. От внезапной легкости у меня выступили слезы. Я вскочил и отошел к столу проморгаться. Чувствуя стыд и радость, я вставил Мебиусу в рот выпавшую шпаргалку и вернулся, конфузливо улыбаясь.
Валя ласково кивнула.
– Не сердись, Эп! Все в порядке.
Читал я все равно скверно, зато с удовольствием, но Валя разбила меня в пух и прах. Замечания в общем-то сводились к одному: английский текст я читаю по-русски. Чтобы я глубже прочувствовал чудовищность своего произношения, Валя попросила записать на магнитофон ее и мое чтение отдельных фраз. Сам себя я часто прослушивал и не то чтобы восторгался своей тарабарщиной, но мне было как-то приятно, что вот я, русский пацан, шпарю по-аглицки, пусть непутево, но уж не до такой степени, чтобы настоящий англичанин не понял, ведь есть у них и заики и шепелявые, которых они как-то же понимают, но лишь тут, в сравнении, грустно убедился, что я беспросветный варвар…
Вместо получаса, первый урок длился полтора часа, да и то нас прервали – позвали есть. Валя навострилась было убежать домой, но папа поймал ее за руку.
– Куда?.. Аскольд, в чем дело?
– Не пускать! – сказал я.
– И не подумаю! Валя, ты сегодня наша гостья! Пусть Аскольд – недотепа, но мы люди симпатичные! – заверил отец и повел разулыбавшуюся Валю в гостиную.
– Ты бы вот, симпатичный, бороду сбрил, – ввернула мама, – а то пугаешь людей, как леший.
– А что, плохая борода?.. Валя, она тебе не нравится? Скажи «нет» – и давай ножницы.
– Скажи, скажи, Валюша! – подзадорила мама. – Поймаем его на слове, а то он все увиливает!
Валя повернулась к отцу и, оценивающе оглядев его, авторитетно заключила:
– Зачем же? Прекрасная борода. И она вам, Алексей Владимирович, очень идет. Я даже догадываюсь, почему. У вас продолговатый нос, не совсем по лицу, а борода удлиняет лицо, и все становится нормальным.
– Разве? – удивился отец, ощупывая нос и бороду. – Вот не подозревал, что борода мне и теоретически положена. Так что, Римма Михайловна, прошу любить и жаловать!
Мама махнула рукой.
– Да носи ты ее, носи, свою метлу, только следи, чтобы она псиной не пахла!
Валя чуть хохотнула, а я нервно поморщился. Меня бы сейчас и Никулин не рассмешил – такая во мне сидела настороженность. Будь я уверен, что весь обед пройдет в веселье и смехе, я бы, может, и расслабился, но, к сожалению, я был уверен в обратном: что родителям не до одних только шуток, когда к сыну пришла не просто девочка и не просто по делу – это-то они понимали. И мне ужасно хотелось, чтобы они понравились друг другу, поэтому я боялся за них за всех – как бы кто-нибудь не сказал или не сделал чего-то такого, что смутило бы или обидело другого. Особенно я опасался, конечно, за маму: она любила затевать скользкие разговоры, чтобы прозондировать моих друзей, как будто они были пришельцами из других миров и могли занести в наш дом неведомую заразу.
Мы сели крест-накрест, молодые и взрослые. Отец разложил салат. Есть я не хотел совершенно, но решил показать волчий аппетит, чтобы мама не придралась и не спросила опять, как у меня с утренним стулом.
Вилки затюкали по блюдцам.
Валя клевала отдельно горошины, отдельно кубики колбасы, отдельно кубики картошки. Мама торопилась, по привычке. Папа ел крупно и аккуратно, чтобы ни крошки с губ не сорвалось, иначе все будет в бороде. Молчали. Молчание меня тревожило, как и разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47