Мы рассмеялись, хотя это было нисколько не смешно. По Грейс было похоже, что она сейчас снова расплачется.
– Хорошо бы мама уже пришла, – сказала она. – Сейчас уже время обеда?
Времени было всего одиннадцать часов, но я сделала ей в утешение французский сэндвич. В половине первого мы съели еще по одному, прикончили остававшееся в буфете овсяное печенье, а в три часа доели перезрелый банан.
Мама вернулась только в пять. Глаза у нее были красные, в кулаке зажат скомканный мокрый платок.
– Он умер! – прошептала я и расплакалась. Грейс тоже.
– Нет-нет, он не умер! Успокойтесь, девочки. Простите меня – я была в таком состоянии, что не догадалась захватить мелочь, чтобы позвонить из автомата. Не думала, что все будет так долго. Это был кошмар, просто кошмар. Папа так на меня рассердится, когда поймет, что его отвезли в больницу. Может быть, он уже понимает. Трудно сказать.
Мама тоже заплакала.
– Мама, он что, все еще без сознания?
– Глаза у него открыты, и, возможно, он понимает, что происходит вокруг. Но говорить не может, понимаете?
– Как это? Он что, повредил горло?
– Нет, не горло. У вашего папы, девочки, был удар. Он потерял речь, а еще у него отнялись рука и нога с одной стороны.
– Но он поправится, мама? – спросила Грейс.
– Не знаю, детка. Сейчас еще рано об этом говорить.
Я выбежала из комнаты и бросилась на кровать. Это было невыносимо. Я понимала, что все случилось по моей вине.

4
Удар – не самое подходящее слово для того, что случилось с отцом. Оно как будто бы означает что-то мгновенное и прицельное, в одну точку. А папа выглядел так, как будто его долго молотили по одной стороне. Голова у него болтается, рот кривится, а рука и нога висят, как сломанные.
Хотя мама нас предупредила, было очень страшно идти по инсультному отделению к папиной палате. Человек, съежившийся в кровати, был похож на чучело Гая Фокса, а не на нашего папу.
Мы втроем застыли на пороге. Глаза у папы были закрыты, но он что-то пробормотал.
– Привет, папа, – прошептала я, заставляя себя подойти к кровати.
Глаза его так внезапно распахнулись, что я подскочила. Отец нахмурился. По подбородку у него стекала струйка. Он мучительно пытался утереть ее.
– Папа, давай вытру! – предложила я.
Он яростно замычал, показывая всем видом, что никакая помощь ему не нужна. Утерев подбородок, он продолжил борьбу, выставляя из-под одеяла здоровую ногу в надежде, что остальное тело за ней последует.
– Лежи спокойно, дорогой, постарайся расслабиться, – сказала мама.
На папином напряженном лице никакой готовности расслабиться не выражалось. Он продолжал свои попытки.
– Он хочет встать с постели и пойти домой, – сказала я.
Отец сердито посмотрел на меня и застонал. Его обидело, что я говорю о нем в третьем лице.
Я подошла поближе, хотя мне больше всего хотелось убежать, выскочить из палаты, удрать из отделения, оказаться подальше от больницы.
– Папа, тебе пока нельзя домой, ты еще недостаточно поправился, – пробормотала я.
Отец не желал ничего слышать. Он волновался все сильнее и, когда мама попыталась уложить его обратно под одеяло, ущипнул ее за руку. Щипок был слабый-слабый, но она расплакалась.
– Ну-ну, не надо слез, – сказала вошедшая медсестра, обнимая маму за талию. Она была почти такая же толстая, как мама, но на пышный, соблазнительный манер. У нее была гладкая загорелая кожа и роскошная коса. – У мистера Кинга дела обстоят отлично. Правда, дорогой?
Она кивнула отцу и сунула ему в рот термометр прежде, чем он успел сердито замычать. Отец возмущенно выплюнул его.
– Гадкий мальчик! – сказала медсестра со смехом. – Поиграть захотелось? Вы со мной лучше поосторожнее, дружок, а то я могу засунуть его вам в какое-нибудь другое место, если будете меня обижать!
Отец решил наконец примириться с градусником во рту.
– Ну вот, так-то лучше. – Медсестра кивнула маме. – Он у нас скоро приучится, правда?
Мама с трудом улыбнулась.
– Он ненавидит больницы, – сказала она.
– Кто ж их любит! – заметила сестра. – Я и сама бы с удовольствием сидела сейчас дома и смотрела сериал по телевизору.
Отец снова замычал, позвякивая термометром.
– Эй-эй, осторожнее, а то проглотите его, – сказала сестра. – Все, можно вынимать. Сейчас посмотрим, как у вас дела.
– Какая у него температура? – с тревогой спросила мама.
– Нормальная, милочка, нормальная. Молодцом, мистер Кинг! Давайте я вас немного приведу в порядок для ваших гостей.
Она расправила ему воротничок пижамы и пригладила его редкие волосы своими длинными загорелыми пальцами. Он отбивался, как мог, мыча что-то очень похожее на грубое ругательство.
Похоже, медсестре тоже так показалось.
– Ничего себе! При жене и дочерях! Вот помою вам рот мылом, если будете продолжать в таком духе, – шутливо сказала она, вскидывая брови и качая головой в мамину сторону.
Мама тоже покачала головой, не сводя тревожного взгляда с папы. Медсестра улыбнулась мне:
– Как тебя зовут, детка? Меня зовут сестра Луч. Такой солнечный лучик.
– Меня зовут Пруденс, – сказала я тихо, потому что ненавижу свое имя.
– А тебя, малышка? – Сестра Луч подошла к Грейс, испуганно жавшейся в углу.
– Грейс, – прошептала она.
Отец замычал, как будто его раздражал сам звук ее имени.
– Не расстраивайся так, дорогая. – Сестра Луч потрепала Грейс по подбородку. – Папа сердитый, потому что у него удар. Вот увидишь, он скоро снова станет таким, как прежде.
Грейс недоуменно уставилась на нее. Папа ничуть не изменился, несмотря на удар. Никаким другим мы сроду его не видели. Сердитым он был всегда.
– Пойди поздоровайся с папой, у него сразу поднимется настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59