Это их дело. Она предположила, что они хотят уйти в горы. Крутые склоны сделают беглецов недосягаемыми для Джедеди.
Старик догадался о приготовлениях детворы. Когда дочь проходила мимо, он начинал извиваться в своем кресле и издавал отвратительные крики, словно пытался ее предупредить, но Джудит больше не удостаивала отца разговорами. Отныне она его кормила и меняла белье, не раскрывая рта. Джудит старательно избегала злобного взгляда Джедеди из боязни, что решимость ее ослабеет.
«Кончено, – говорила она, мысленно обращаясь к отцу, – ты уже ничего не исправишь. Перед уходом я приглашу сиделку, и она за тобой присмотрит. Объясню ей, что, мол, должна навестить Робина, и сделаю вид, что еду в город. В конце дороги сверну в сторону, чтобы спрятать машину в лесу, а сама отправлюсь в сторону каньона. Никому не придет в голову меня там искать. Увидев, что я не возвращаюсь, сиделка поставит в известность шерифа, и тобой займется служба социальной защиты. Думаю, они отправят тебя в больницу… Возможно, с тобой будут обращаться так же сурово, как ты обращался с нами».
Моя посуду, Джудит приняла решение последовать примеру детей. В глубине шкафа валялась большая сумка Брукса, привезенная им еще из армии, когда муж проходил службу на флоте. Она набьет ее продуктами и предметами первой необходимости. «Снаряжение потерпевшего кораблекрушение!» – пришло ей на ум, и она подавила нервный смех. В голове Джудит стал выстраиваться список того, что нужно взять из дома.
«Порисую до осени, – сказала она себе. – Потом в будке стрелочника станет слишком холодно. Вот тогда я и начну бродяжничать. Пойду, как Робин, вдоль железнодорожного полотна».
Бросив в раковине тарелки и чашки, Джудит вышла на веранду. При виде дочери старик испустил очередной вопль раненого альбатроса. Наверное, он заметил следы краски на ее руках, которые она больше не давала себе труда вытирать.
Джудит уселась в кресло-качалку и закурила одну из сигарет, когда-то принадлежавших Бруксу, которые она нашла в смятой пачке под стопкой рубашек. Высохший, безвкусный табак вызвал у нее кашель, ведь она давно отказалась от этой привычки.
Внезапно небо над каньоном раскололось пополам, и раздался такой сильный удар грома, что весь дом заходил ходуном. «Сухая гроза, вот она, – подумала Джудит. – Что ж, слишком поздно! Нужно было чуть пораньше, когда я держалась за рычаг!»
Ах, как легко, как хорошо она себя чувствовала! Постепенно все вставало на свои места. Дети готовились к побегу. Старик надежно привязан подпругой к сиденью. Дудки! Она не вмешается. Будь что будет. Каждый за себя.
Докурив сигарету, Джудит поднялась и пошла по направлению к лесу. Ей захотелось продолжить работу над картинами, пока не наступил вечер. Если говорить об освещенности, застекленная будка была поистине идеальным местом для живописца, не хуже иной мастерской. Разве Джедеди мог представить, что его персональное логово когда-нибудь будет испоганено столь нечистым занятием?
Странный запах остановил ее на полпути. Запах дыма, застоявшегося в кустах, голубоватым туманом сквозившего между листьев. Джудит ускорила шаг. Что-то было не так. Подойдя к месту, откуда начинался спуск в каньон, она остановилась как вкопанная. В будку угодила молния. Горело все: соломенный тюфяк Джедеди, но также и мольберт, и картины, написанные ею за последние недели. Творчество Джудит возносилось к небесам вместе с дымом, чей горький привкус она ощущала на губах.
Она долго ждала, пока закончится пожар, окруженная облаками принесенной ветром летучей золы. Когда исчез последний язычок пламени, Джудит поняла, что не в состоянии вернуться на ферму. Не хотелось видеть искорку победы, которую ее искаженное страданием лицо зажжет в глазах Джедеди. Бог с опозданием среагировал на ее предложение, но в итоге все-таки внес порядок в тот хаос, который она устроила в доме. В отчаянии Джудит нашла приют в сарае для инструментов на запасном пути, где прежний хозяин имел обыкновение привязывать приговоренных к смерти собак. Она едва держалась на ногах и прилегла на верстак, подтянув колени к груди. Ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий, зубы стучали.
Только сейчас Джудит поняла: ей не вырваться. Тысячи случайностей помешают покинуть ферму, всегда будет что-то происходить. Глупо надеяться.
Она не плакала. Внутри зияла пустота. Странно, что в этой хрупкой оболочке до сих пор теплилась жизнь. К верстаку подошла собака, вытянула морду, чтобы ее обнюхать, но поскольку никакой реакции женщины не последовало, быстренько убралась.
Всю ночь Джудит провела в ветхом сарае, лежа с открытыми глазами и до крови обгрызая ногти. Ее раздирала жгучая ненависть к Робину, этому дьяволу с хорошеньким личиком, Робину-чародею, Робину-лжецу, Робину-иллюзионисту, который пробудил в ней несбыточные надежды. Окажись он здесь, рядом, она бы его жестоко избила.
Под утро Джудит забылась. Она то просыпалась, то вновь погружалась в сон, где ее сознание блуждало в обрывках воспоминаний и призрачных видений. Приходя в себя, Джудит пыталась осмыслить, что же произошло с ней за эти последние недели, заставившее ее вести себя так, будто она лишилась рассудка.
Ближе к вечеру Джудит вышла из сарая. При виде будки стрелочника, от которой остались лишь почерневший остов да груда обугленных бревен, ее снова стала бить дрожь. Она сглотнула слюну, но на языке все время оставался привкус сажи.
Еще до того как переступить порог фермы, Джудит уже знала, что дети ушли. В облике здания появилось что-то мертвое, бесполезное, как в пустой раковине или ржавеющем на свалке автомобиле без колес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128