Закончив жать, стаскивали снопы на середину полоски и ставили суслоны, оставляя этот момент к концу дня как вознаграждение за тяжёлый труд. И если вдоль полосы выстраивался длинный ряд суслонов, были счастливы, что день прошёл хорошо, что мы на славу потрудились.
Смертельно усталые, но гордые от сознания выполненного долга, шли домой, предвкушая, как будут рады нашей победе отец и мать. Домой приходили уже в темноте, но нас всегда ждал ужин – пирог с рыбой или грибами, испечённый мамой, горячий чай, который мы пили с наслаждением, чашку за чашкой.
Вспоминая детство, анализируя поведение отца, я прихожу к выводу, что был он удивительно мудр, с чувством величайшей ответственности относился к своему отцовскому долгу и, воспитывая нас, всегда думал о нашем будущем.
Я далеко не уверена в том, такая ли уж большая необходимость была в той полоске овса, которую он засевал? Вероятно, в хозяйстве, где было всего два десятка кур да корова, можно было обойтись и без этого, тем более что зерно на рынке недорого стоило. И сеялся этот овёс только ради нас, чтобы мы на практике постигли всю тяжесть из нурительного крестьянского труда, о котором с такой горечью писал Некрасов:
В полном разгаре страда деревенская…
Но у отца была и другая цель – обучить нас крестьянской работе, её приёмам, её технике. Ведь все это нам могло пригодиться в жизни. В результате с ранней весны и до поздней осени мы с сестрой были постоянно заняты: сгребали с крыш снег, набивали им ледник в погребе, таскали с болота перегной, копали гряды, сеяли морковь и капусту, сажали картошку, все лето окучивали, пололи, поливали, косили и сгребали сено, жали овёс, гречиху, молотили, возили зерно на мельницу, дёргали лён, сушили его, колотили, стлали, трепали, пряли. Словом, весь цикл крестьянских работ в детстве был пройден, изучен нами досконально. Кроме того, на нас лежали стирка и уборка в доме, подноска воды, заготовка ягод и грибов и даже дров на зиму, уход за скотиной.
Никогда не забуду, как рано утром я вставала, шатаясь от желания поспать ещё с полчасика, как с полузакрытыми глазами одевалась и лезла на сеновал, чтобы на примитивном станочке, сконструированном отцом, нарезать соломы. Чистила хлев, грела воду, перемешивала её в колоде, запарив крутым кипятком солому, посыпая мукой или отрубями, доила корову. И только после этого бежала в школу.
А когда какое-то время мы жили с папой одни, без мамы (отец получил назначение в другую школу), на мне лежала выпечка хлеба. И нередко бывало так, что утром ученики шли в школу, а у меня на столе дымились только что вынутые из печи караваи.
Эти мои воспоминания о детстве малыши слушают, полуоткрыв рот. Иногда они понимающе переглядываются между собой, и, я знаю, в своём воображении вместе со мною, поёживаясь от холода, лезут на сеновал, в сорокаградусный мороз на ветру полощут бельё в проруби или с пудовкой ржи на плечах отправляются за двадцать километров на мельницу.
В такие минуты между мной и детьми устанавливается особенная близость, и это в значительной мере облегчает мне задачу их трудового воспитания. Мой рассказ укрепляет их в убеждении, что основное в жизни каждого человека – труд, что безделье позорно. И невольно, сопоставляя свои несложные обязанности по дому с теми, что когда-то, в детстве, лежали на мне, они приходят к выводу, что их обязанности ничтожно малы по сравнению с моими и что не выполнять их стыдно.
Валя, который всегда очень чутко реагирует на всё, что имеет отношение к нашей семье, сказал как-то, когда я после очередного экскурса в своё детство велела ему привести в порядок книги:
– Мама, это маленькое дело. Поручи мне какое-нибудь большое, трудное дело…
И я пожалела, что не могу отправить его косить или молотить, как когда-то меня, двенадцатилетнюю девочку, посылал отец.
– Хорошо, – подумав, сказала я. – Иди, помоги Касьянычу полить газоны: ему трудно одному таскать шланг…
Валя вприпрыжку побежал во двор. Из окна мне видно было, как он попросил шланг и, сгибаясь под его тяжестью, поволок по асфальту дальше. С тех пор помогать Касьянычу во дворе стало непременной обязанностью Вали.
Когда я слышу о перегрузке школьников учебной работой, признаюсь, меня охватывает раздражение. На мой взгляд, у наших детей не перегрузка, а излишек свободного времени! Что я права, достаточно понаблюдать за по ведением детей в любом дворе. Сколько часов тратят они, играя в пинг-понг, в шахматы, гоняя футбольный мяч, а иной раз просто околачиваясь в подъездах, изнывая от безделья.
И мы, родители, рады бываем, когда их досуг хоть чем-то да занят: «Лишь бы не хулиганили!» Рады бываем, когда сын занят выпиливанием из фанеры, коллекционированием или выступает в художественной самодеятельности.
Но ведь это не труд! Это отдых! Трудом, который бы оправдывал пословицу: «Горька работа – да хлеб сладок!», тут и не пахнет. Что же удивляться, что порой вокруг нас вырастают равнодушные бездельники, холодные потребители чужого труда.
Мне могут возразить, что в деревне, в общении с природой, легче найти применение силам ребёнка. А что делать в городе, где каждый метр выложен камнем и залит асфальтом? Но почему бы не вовлечь детей наравне со взрослыми в черкасовское движение? Почему бы родителю, отправляющемуся на воскресник, не взять с собой сына или дочь? Или тимуровское движение, незаслуженно забытое в последнее время? А дворы? Почему бы поддержание порядка во дворах и украшение их не передать в ведение ребят? Почему мусор после забав детей тринадцатичетырнадцати, а то и пятнадцати лет должен утром, чуть свет, подметать дворник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79