После войны Федора Христофоровича направили в Среднюю Азию, потом на Урал. Там он женился на женщине, которая обожглась на молоке, то есть была замужем по любви, развелась и уже успела устать от независимости. Второй ее брак оказался удачнее. Федор Христофорович был вроде неплохим человеком, то есть положительным. Он не пил, не шастал за юбками. Зарабатывал хорошо, не то что некоторые молокососы, и к деньгам личного интереса не имел. Так что грех было не держаться за такого.
Были, правда, и свои минусы. Тоскливо с ним порой бывало так, что хоть на луну вой. Однако для серьезной женщины - это дело десятое, а жена Федора Христофоровича считала себя женщиной серьезной, которая обязана понимать, что если мужчина не подвержен пагубным страстям, то он не может быть плохим супругом. А так как Федор Христофорович за всю жизнь ни к чему, кроме крепкого чая и рыбалки, не пристрастился, то остальное можно стерпеть.
Кстати, об этой рыбалке нужно сказать особо. Дело в том, что Федор Христофорович никогда всерьез не рыбачил. И вообще это его увлечение казалось многим странным. Судите сами: за всю жизнь человек не поймал ни единой рыбки, а на старости лет вдруг повадился ездить с удочками за город. И добро бы удочки были путевые. А то ведь из "Детского мира". Настоящие рыбаки на его снасти не могли без смеха смотреть. Впрочем, он и не претендовал на то, чтобы прослыть настоящим рыбаком. По правде говоря, даже считал это занятие бесполезным времяпрепровождением, а удочки купил и за город с ними ездил только потому, чтобы угодить сыну, которому врачи рекомендовали загородные прогулки.
Сын Глеб занял в его жизни совершенно особое место. Он, если можно так выразиться, был его душой, то есть единственным человеком, которого он любил и любовь которого готов был заслуживать.
- До рождения Глеба он не знал ничего подобного. Женщин, которые обозначивались в его жизни, не нужно было завоевывать, они сами были не прочь прийти и взять свое. Иных он не знал, да и не мог знать в силу своего характера. Друзей у него в общем-то не имелось, потому что дружить с ним, честно говоря, было не интересно. Уж очень он сосредоточился на своих расчетах и чертежах, как будто вокруг ничего стоящего больше не было. Сам добровольно отказался от всего мира, выгородив для себя только небольшой его кусочек, где чувствовал себя достаточно уверенно. Некоторые, правда, кто из корысти, а кто из любопытства, наведывались к нему за оградку, но никто не желал оставаться на этом пятачке навсегда. Даже если бы кто-нибудь и пожелал из добрых побуждений разделить духовное уединение Федора Христофорювича, у него все равно бы ничего не получилось, потому что делянка у него была одноместная. И вытащить его оттуда тоже не удавалось никому. Даже жене, которая бралась за это дело всерьез, никак не удавалось втянуть его в семейный круг. Он вроде бы и не сопротивлялся, но никакого энтузиазма со своей стороны не проявлял. Вот придет он с работы и она ему скажет: "Федя, сходи, пожалуйста, в магазин, а то у нас масло кончилось". И он, ни слова не говоря, пойдет и купит масло. Поведет она его в гости, он наденет свежую рубашку и галстук, придет к людям, сядет где-нибудь в углу и улыбается молча весь вечер, как какой-нибудь иностранец азиатского происхождения, а когда к нему обратятся - ответит дружелюбно, но коротко, как будто отмахнется, и опять молчит. Кого хочешь такое поведение может вывести из себя. Поначалу жена обижалась, закатывала истерики по ночам, плакала и, всхлипывая, бросала ему горькие упреки. И он тоже чуть не плакал, потому что сердце у него было доброе, но ничего с собой поделать не мог.
Но в один прекрасный день как кто надоумил ее: "Батюшки, да ведь он не от мира сего". Стало быть, неудачник, его жалеть надо, а не корить. И стала она его жалеть. Другой бы мужик сразу на дыбы встал, не допустил, чтобы его жалели, инвалидов жалеют, непутевых, а кому приятно сознавать свою неполноценность. Только Федор Христофорович на это вроде и ничего, ему вроде как удобно. Так они и жили: она ему потакала, как маленькому, а он ее обеспечивал, и обоих это устраивало до тех пор, пока у них не родился сын Глеб. Во время родов у ребенка была вывихнута нога. Дольше обычного он не начинал ходить. А когда наконец пошел, то стало ясно, что он будет хромать. С рождением сына что-то перевернулось в их жизни. Федор Христофорович, который всю жизнь витал где-то между первым и третьим законами Ньютона, стал мало-помалу возвращаться на землю. Теперь он все свое свободное время старался проводить не в библиотеке, а дома. Все чаще на его письменном столе рядом с монографиями по сопромату и кибернетике можно было видеть "Веселые картинки" и "Здоровье". По вечерам он целыми часами мог смотреть, как Глеб лепит из пластилина солдатиков и индейцев, а то вдруг вскинет его на шею и пойдет скакать по дому. И в общении с другими он менялся на глазах. Если раньше он в основном отвечал на вопросы, то теперь не прочь был и сам заговорить о чем-нибудь для всех интересном, о международном положении, например, или же о футболе, в котором ровным счетом ничего не понимал.
"Чудной какой-то стал наш старик,- говорили на работе.- Бывало, из него слова не вытянешь, а теперь не остановишь. Стареет. На пенсию пора..." И жена не могла понять, что случилось с Федором Христофоровичем. Ну, чудной был мужик, нелюдимый, зато и смирный, с руки клевал, а тут как будто подменили. Уж не завелся ли у него кто-нибудь на стороне? Он хоть и не видный, но военный, а этим нынешним вертихвосткам все равно с кем крутить, лишь бы за них в ресторанах платили. Так в ее отношение к мужу вкралось подозрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87