— Почему?
— Ну, не надо! Неужели вы хотите, чтобы я выступил еще с одним набором теорий в отношении дома? Наверное, во всех них есть доля правды, а может, этот дом — место очищения или суда. Лягушка-брехушка и Листовик могут сопутствовать какой-то свихнувшейся версии Великой Матери, иначе они просто реликвии, оставшиеся от дочери Элизабет. Я знаю лишь, что они существуют, что они обитают здесь вместе с нами, что они причиняют боль, оставляют шрамы… уничтожают, заточают и убивают!
— Мы выберемся отсюда, — сказал Бирн. — Я не оставлю вас здесь.
— Какая доброта. — В глазах Саймона вспыхнула насмешка, на мгновение он сделался отвратительно похожим на собственного отца. — А каким образом?
— Минутку. — Бирн помедлил, не зная, как сказать. — Много ли все это значит для вас? Истинный облик вашего отца? Насколько вы связываете себя с ним, насколько он важен для вас?
— Значит, устраиваетесь в качестве советника, так? Работа в саду духовном, посадка здоровья в тело и дух, выпалывание сорняков из прошлого…
— Боже мой, Саймон, если бы вы только слышали себя! Зачем эти слова? Сразу все перепутали.
— Конечно, вы из сильных и неразговорчивых мужчин, и такие фривольности, как собственное мнение, не для вас. Промолчать легко, но это лишь способ уклониться от вопроса.
Кристен некогда так и сказала: «Разговаривать — это не значит проявлять слабость. Почему ты никогда ничего не рассказываешь мне?»
Он не стал спорить.
— Нет, послушайте. Дом держит вас в заточении по какой-то причине, и мне кажется, что он кричит нам все время, что прошлое необходимо каким-то образом исправить. Дом воспользовался книгой Тома и этими призраками, чтобы напомнить нам о прошлом. Дом не выпустит нас, пока вопрос не будет улажен.
— И что мучиться тем, кого он трахнет при этом?
— Что может быть хуже того, что случилось за последние 24 часа? Что может быть хуже, чем смерть Рут? — Бирн знал, что голос его дрожит, но его это не смущало. — Давайте извлечем из этого хоть что-нибудь !
— По-моему, Том все правильно понял, — сказал негромко Саймон. — Необходимо вернуться к источнику, к самому началу.
Элизабет.

Дом переменился. Спустившись вместе с чердака, они едва узнали его.
Сделалось очень холодно. Двери в коридоре распахнулись, и холод истекал из каждой комнаты. И внезапный этот мороз приносил с собой слабый звук — столь тонкий, что он даже казался Бирну воображаемым.
Сперва был самый тихий из смешков, потом зазвучала речь, но слишком невнятно, чтобы можно было разобрать слова. Пара тактов популярной мелодии. Какой же? Коул Портер, Джером Керн? А потом будто прибавили громкость, и звук стал слышен.
В коридоре сделалось шумно, люди засмеялись и заговорили. Первый музыкальный отрывок превратился в симфонию звуков. Пианино, регтайм, Фрэнк Синатра, опера носились по воздуху, словно вырываясь из скверно настроенного приемника. Звякали бокалы, смеялись женщины, ледяными клубами поднимался сигарный дым.
Но лишь тьма выползала из открытых комнат. Вокруг не было никого. В сумраке они с сомнением оглядели друг друга. Саймон пожал плечами и с болезненной улыбкой на лице спросил:
— А вы не забыли на чердаке свою биту?
Бирн покачал головой. Холодная атмосфера извлекала энергию из его тела. Бирн заметил, что оба они дрожат.
Между местом, где они располагались, и площадкой стояли открытыми четыре двери.
Они медленно отправились к первой. Тут женский голос позвал: «Джейми! Наконец!» — и Бирн обнаружил себя в теплых объятиях, прядка волос щекотала его щеку, хлопковая юбка коснулась ноги.
— Где ты была? — спрашивает он, но не собственным голосом, а более высоким, звучащим совсем иначе, и снова с этим уэльским акцентом. Ему страшно, он хочет сохранить свою личность, но она смеется, и ему хочется одного — обнять ее, обнять покрепче.
— Ну, ты всегда такой перекорщик! — Женщина в его руках припадает к нему, выдыхает сладкое тепло и увлекает его в одну из комнат — на дневной свет. Полуденное солнце светит в окно, жаворонок поет где-то над садом, которого он не может узнать. Поверх ее головы, мягких каштановых волос, таких же, как у Рут, он смотрит в окно.
Перед ним парадный сад поместья, но опрятный, с клумбами, засаженными алиссумом и лобелией. Бровки подстрижены, траву косили аккуратными полосами. На краю лужайки тачка, по траве разбросаны вилы, лопаты, лейки.
На дорожке стоит машина, древний «народный форд», только на удивление новый. Но какими-то старомодными кажутся и залитый солнцем сад, и комната, в которой он оказался, и духи женщины, которую он обнимает.
Стены спальни оклеены красивыми полосатыми обоями, усыпанными розами. Постель покрыта сшитым из лоскутов покрывалом, на туалетном столике чаша с ароматической смесью.
— Ты опять ездила к нему? — произносит его странный внутренний голос. — Я ждал тебя. Но неужели ты не могла оставить мне записку или что-нибудь в этом роде? Разве это так трудно сделать?
— Ш-ш-ш! Не будь дурачком. — Она подходит к окну, и у него перехватывает дыхание, когда ветерок принимается теребить ее волосы, такие знакомые, такие родные…
Яркий свет заставляет его закрыть глаза. Он знает, кто перед ним. Та девушка, которую он встретил у озера. Элла , подсказывает рассудок.
— Элла, — говорит странный голос. — Ты прекрасно знаешь, что от него нечего ждать хорошего. Он… он плохой человек.
— А ты слишком чопорный и смешной! Нечего удивляться тому, что моя мать обожает тебя!
Она берет его за руку и притягивает к себе на постель. Он ощущает на своих губах ее мягкие губы, ее язык. Она крепко прижимается к нему, он с пылом обнимает ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117