Они вместе прошли много вёрст и очень привыкли друг к другу.
А потом убили коня, утром, около реки, на жёлтом песке. Он умирал страшно, как человек, точно силясь сказать что-то. Навсегда остался в жизни Матвеева взгляд его тёмных глаз.
— Да, из Москвы, — сказал он сквозь сон.
Отчего-то волновался Безайс. Он тяжело дышал, возился, несколько раз толкнул Матвеева. Наконец донёсся его возмущённый шёпот:
— Вот я его застрелю, скота!
— Кого?
— Этого негодяя.
— Попробуй только, — ответил он, засыпая.
Тут он заснул крепко и уже ничего не слышал. Спал он долго, может быть несколько часов, раскачиваясь от толчков, когда вдруг почувствовал, что его бьют по голове, по спине, наступают на ноги. Бьют серьёзно, с размаху. Это было полной неожиданностью, он не успел даже проснуться и сознавал только, что вокруг стоит дикий шум. Сильный удар по голове вышиб из него остаток сна, и тут он вдруг необычайно отчётливо понял, что его волокут к настежь распахнутой двери вагона, за которой летит сплошная полоса серого снега.
Это наполнило его паническим ужасом. С отчаянной силой Матвеев брыкнул ногами, вырываясь, и тотчас, поднятый десятком рук, вылетел из вагона наружу, перевернувшись в воздухе. Его подхватила тьма, режущий ветер, и все пропало в одном страшном толчке.
Рыча и размахивая руками, Матвеев вылез из снега, готовый на убийство. Последний вагон мелькнул перед ним, свистя колёсами, поднятый ветром снег летел, как белый дым. Он побежал за ними и тотчас остановился, поняв, что невозможно их догнать, — уже далеко впереди раскачивался красный фонарь последнего вагона.
Тогда Матвеев стал и огляделся. Он не искал объяснений, потому что они были невозможны. Случилось что-то невероятное, — таких вещей не бывает, — можно сойти с ума, придумывая им объяснение, и всё-таки ничего не выдумать. Несомненно было только одно, — что он стоит в поле, на морозе, наполовину мокрый от снега, и наверху, в чёрном небе, светят неясные звезды. Он сел на снег, потом снова встал и вдруг разразился длинным, неестественно вывернутым ругательством, — но оно не облегчило его.
Далеко впереди поезд стучал по рельсам, потом внезапно смолк — наступила внимательная тишина, как бывает на больших открытых пространствах. Матвеев засунул руки в карманы и выбросил оттуда пригоршни снега.
— Да что же это? — спросил он с обидой в голосе.
Он залез на сугроб, но тотчас провалился по пояс и выбрался обратно. Потом он услышал, что его зовут; оглянувшись, он в нескольких саженях увидел на снегу тёмную фигуру. Матвеев подошёл — это был Безайс. Он сидел, глядя на Матвеева снизу вверх, и слабо улыбался.
— И тебя тоже? — спросил он.
— Что?
— Вышибли?
— Я найду их в Хабаровске, — сказал Матвеев, опускаясь на снег, — и сделаю с ними что-нибудь. Сволочи! Они перепились, что ли?
— Они приставали к ней, — сказал Безайс, закрывая глаза. — Чем это съездили меня по голове?
— Я этого так не оставлю! — сказал Матвеев, утешаясь бесполезными угрозами. — Но что же мы теперь будем делать?
Он вдруг заметил, что Безайс держит в правой руке револьвер.
— А это зачем? — спросил он с внезапной догадкой. — Ты?..
— Да, — ответил Безайс, бессмысленно улыбаясь. — Я не мог этого видеть.
— Ты стрелял?
— Нет, не успел. Они так двинули меня по голове, что чуть было не отшибли её совсем.
— Из-за этой девчонки?
Безайс спрятал револьвер в карман и виновато опустил глаза.
— Не ругайся, — сказал он просительно. — Это надо было видеть. Кажется, они хотели её изнасиловать.
— «Кажется»? А тебе какое дело?
Матвеев поднялся на четвереньки, дрожа от ярости.
— Идиот! — крикнул он с каким-то воплем. — Романтику разводишь? Защитник невинности? Вот я тебя убью сейчас!
Безайс почувствовал себя нехорошо. Его мутило.
— Я тебя… сам убью, — пробормотал он, тяжело справляясь с охватившей его слабостью. — Молодая дезушка… очень хорошенькая. Ты хочешь, чтобы я спокойно смотрел, как её будут насиловать? Эта каналья Майба потащил её на нары.
— Да ведь тебе партийное дело поручено, дураку. Понимаешь? Ломай себе голову, если ты свободен. А сейчас тебя это не касается, все эти девицы и благородство.
Безайс хотел что-то ответить, но не успел. Последнее, что он видел, было испуганное лицо Матвеева и тёмное небо с неясными звёздами… Потом исчезло все.
Это шестидюймовка
После Безайс часто и подолгу объяснял, как это вышло, но его самого не удовлетворяли эти объяснения. Конечно, это было нелепостью, внезапным порывом, который заставляет человека делать самые странные вещи. Он вынул револьвер непроизвольно, ни о чём не думая. Но он был настолько молод, что ещё не научился глядеть на людей как на материал, не умел заставлять себя не думать и не видеть, когда это нужно.
— Я сделал глупость, — говорил он много позже, вспоминая об этом, — но тем не менее должен сказать…
— Замолчи, замолчи, — говорил Матвеев.
Он объяснил Безайсу свою точку зрения. Один человек дёшево стоит, и заботиться о каждом в отдельности нельзя. Иначе невозможно было бы воевать и вообще делать что-нибудь. Людей надо считать взводами, ротами и думать не об отдельном человеке, а о массе. И это не только целесообразно, но и справедливо, потому что ты сам подставляешь свой лоб под удар, — если ты не думаешь о себе, то имеешь право не думать о других. Какое тебе дело, что одного застрелили, другого ограбили, а третью изнасиловали? Надо думать о своём классе, а люди найдутся всегда.
— Быть большевиком, — сказал Матвеев, — это значит прежде всего не быть бабой.
Но Безайс с ним не соглашался.
Открыв глаза, он увидел Матвеева, наклонившегося над ним и нащупывавшего сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57