— Прикажите вернуть мне револьвер! Я убью себя.Взрыв смеха, мерзкие рожи ликуют.— А еще кого? — насмешливо спросил главный директор.— До вас мне больше нет дела! Только себя, — буркнул рабочий.— Я считал вас умнее, — снисходительно заметил главный директор. — Увидеть, что я иду один, пешком, и вообразить, что это так на самом деле. Теперь у вас по крайней мере целый эскорт.Бальрих смерил его уничтожающим взглядом.— Вы переоцениваете себя. Вашего сына вы так не охраняли, и я мог бы просто пристрелить его и за это поплатиться жизнью. — Он посмотрел на Геслинга в упор: — Вы на это рассчитывали.Геслинг отпрянул. Он уже не казался таким самоуверенным; обвел взглядом своих телохранителей и открыл было рот, чтобы приказать им увести его жертву, но вдруг передумал.— Хотите быть благоразумным? — спросил он, вплотную подойдя к Бальриху.Побежденный ответил:— То, что мною сделано, я считаю вполне благоразумным.— Мне надо поговорить с этим человеком, — властно заявил директор. — Но сначала наденьте на него наручники.Его приказание было исполнено.— Мне не о чем говорить с вами, пока вы не освободите мне руки.Директор упорствовал. Тогда Бальрих снова обратился к нему:— Зачем мне вас убивать? Вы и без выстрела все равно отправитесь туда же, куда и я.— Напрасно вы мне угрожаете! — воскликнул главный директор. Но все же велел сыщикам на время снять наручники. Он даже отошел с Бальрихом в сторону, за развалины виллы Клинкорума.Блюстители общественного порядка и спокойствия были изумлены, увидев, что главный директор Геслинг вступает в секретные переговоры с человеком, только что покушавшимся на его жизнь.— Немедленно освободите меня! — потребовал Бальрих.— Немедленно отдайте мне письмо! — потребовал в ответ директор.— Значит, вы все-таки не уверены, что оно сгорело? — спросил Бальрих.— Геллерт отрекся от него, — ответил вполголоса Геслинг, — он клянется, что знать не знает никакого письма. Я бы рекомендовал ему попридержать язык после его истории с маленькой Динкль. В свое время я уплатил ему за письмо сполна. Можете спокойно оставить его при себе.— А рабочие? — спросил Бальрих. — Они же все знают с его слов, и вы их, господин хороший, надули на участии в ваших прибылях?— Вы осмелились вымогать деньги у моего сына, — торопливым шепотом перебил его Геслинг.— Само ваше существование, Геслинг, — сплошное вымогательство.— Приберегите ваши фразы для ораторской трибуны! А вот покушение на убийство, милейший…— Сколько народу хотели убить вы, когда подожгли дом Клинкорума?У директора перехватило дыхание: из-за груды развалин своего пепелища вдруг показался Клинкорум, измазанный, оборванный, с бутылкой в руке. Величественной улыбкой приветствовал он «гостей».— Спас в шлюпке, — заявил он, указывая на бутылку. — Не угодно ли вам, господа?Но так как никто не ответил, он сам сделал большой глоток.— Гостеприимство и наука, — сказал он, переведя дух, — в этом была моя жизнь.Он выпрямился, стараясь принять былую величественную осанку и предстать во всем своем великолепии, с торчащими прядями бороденки и выпяченным из-под расстегнутой фуфайки животом. Но покачнулся и задрожал. Все же, потрясая бутылкой, Клинкорум обратился к Геслингу.— О вы, главный директор всех и вся! — с пафосом воскликнул он. — Вы показали себя! Я могу только благоговеть и преклоняться перед вами. Вы — порядок. Вы — сила. Вы — само величие. — Он низко поклонился, раскинув руки. Затем, исполненный сознания своей правоты, торжественно продолжал: — Презрения достоин этот бунтовщик! Мир только и может держаться на несправедливости и жестокости! Я готов дать показания против него!Главный директор от удивления даже рот разинул. И Клинкорум не без иронии взглянул на него. Затем сделал еще глоток и только после этого как ни в чем не бывало заключил:— Или хотя бы сохранить в тайне имя того, кто улепетывал, как заяц, когда горел мой дом.Это заявление вполне удовлетворило главного директора. Впрочем, Клинкорум сейчас меньше всего интересовал его. И учитель в изнеможении опустился на груду развалин, охваченный глубоким равнодушием ко всему, что происходит вокруг.Директор опять вполголоса обратился к Бальриху:— Теперь вы поняли?— Но не поняли вы, — ответил Бальрих. — Мертвый Яунер может сказать еще меньше, чем погорелец Клинкорум. Поэтому вы все еще обвиняемый…— Чего вы, собственно хотите? — хрипло взвизгнул главный директор. — Вам можно предъявить большой счет! Вымогательство! Бунт! Покушение на убийство!— А на вашем счету, — тяжело дыша, бросил Бальрих. — Грабеж! Обман! Поджог!— А разве эти два счета не покрывают друг друга? — вставил кто-то.Оказалось — адвокат Бук. Никто не заметил, как он подошел. Машина ждала на улице.— Я уже забрал сына, — сказал он Бальриху и, обратившись к Геслингу, сказал: — Гансу жестоко досталось прошлой ночью… Мне послышалось, что вы, господа, ведете здесь переговоры. Я могу предложить свои услуги.— В них нет ни малейшей нужды, оборвал его главный директор и грозно обернулся к своей охране. — Мой последний ответ — наручники!Но Бук неожиданным маневром остановил его.— Ганс сидит в машине, — сказал он тихо, но твердо. — От полученной раны у него жар, он бредит… бредит о каком-то сговоре между тобой и твоими сыновьями, который якобы происходил ночью перед несгораемым шкафом… — Геслинг вздрогнул. — И этот сговор якобы был скреплен клятвой, — найти какое-то письмо, даже ценой пожара и дымящихся развалин…Главный директор был взбешен.— Я сотру вас с лица земли, — гремел он, задыхаясь. — Я выброшу вас на улицу!Неожиданно присмирев, он снова принялся за Бальриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63