.. Скажи: ломит ноги?
Мушка молчала. И сколько ни спрашивали ее потом, она глядела своим новым, взрослым и снисходительным взглядом и молчала.
- Большие подозрения на холеру, - сказал спокойно Шварцман, выходя на террасу.
Ольга Михайловна всплеснула руками, но Максим Николаевич решительно не согласился:
- При сорока одном холера? Не может быть!
- Температура от ангины, конечно, но вот неисправный желудок, рвота...
- Разве было? - спросил Максим Николаевич, холодея.
- Было!.. Да, было утром, когда вы встречали своего гостя!.. И когда вы говорили тут о всякой чепухе!.. - Лицо Ольги Михайловны стало страшным. Она пила воду вчера из какого-то колодца с Шурой... Она мне сказала!
- А что же вы не сказали мне?
- Когда же мне было вам сказать?
- Тут есть холерный барак, - напомнил Шварцман. - Может быть, направим ее туда?
- Как? - испугалась Ольга Михайловна. - Боже избави! Что вы!.. Там-то уж, наверно, заразится!
- Тогда дайте клочок бумаги для рецепта... У вас, секретаря суда, наверно, найдется клочок.
Над рецептом он думал вслух, спрашивая, что прописать.
- Можно спирта для растирания, только это дорого: четырнадцать миллионов бутылка... Каломель... Так выписать спирт или нет?
- Непременно! Непременно!
Ольге Михайловне показалось, что она выкрикнула это, но ее было едва слышно, и сама она была вся без кровинки, как Мушка.
- Сейчас денег нет в доме... но аптекарь нам поверит, я думаю... Мы, конечно, уплатим, - сказал Максим Николаевич.
Облизывая толстые губы, Шварцман писал, а Максим Николаевич говорил тоскливо:
- Может быть, ночью коллапс будет... Вооружите нас чем можно... Камфарою, что ли...
- Камфару? - бесстрастно отозвался Шварцман. - Стоит три миллиона... Посмотрел потом на него, на Ольгу Михайловну, не вспомнят ли еще каких нужных лекарств.
И Ольга Михайловна вспомнила:
- Вина!
- Хорошо... Портвейну, - согласился Шварцман и написал на подсунутом ему новом клочке.
- А ванны? - вспомнил Максим Николаевич.
- Да, сделайте, - мягко согласился Шварцман.
- Но ведь у нас нет ванны, Ольга Михайловна!
- Можно в корыте...
- И бутылки к ногам, - припомнил Шварцман... - И, может быть, жаропонижающее еще - аспирину?
И прописал аспирин.
Обведя круглыми изумленными глазами и доктора и Максима Николаевича, сказала Ольга Михайловна:
- Утром совсем здоровая была... Играла с Толкушкой... Хотела сама доить Женьку... Чапку кормила... Вы ведь видели, Максим Николаич?
- Да, утром еще... Чапку... да-да...
И отвернулся Максим Николаевич.
Шварцмана он проводил до ворот.
Он хотел говорить с ним о новом и таком огромном - о болезни Мушки, а тот все говорил о старом и далеком - о болезни России; о какой-то нелепой Гаагской конференции, о какой-то перемене в составе народных комиссаров и о подобном, все из газет.
Только прощаясь, он удосужился сказать, что завтра будет свободен в восемь утра и в случае, если надо будет, может зайти.
Когда Ольга Михайловна вслед за Шварцманом ушла в аптеку, Максим Николаевич тихо прошел в комнату больной, сел у ее изголовья, дотронулся до ее огненной головы рукой.
- Ах, Мушка, Мушка!
Это ему представлялось ясно: напали на маленькую Мушку миллиарды подлинные миллиарды! - мельчайших, невидимых глазом, они множились мгновенно, вонзались всюду в тело, грызли яростно, и убить их нельзя, ничем нельзя... Никак нельзя помочь бедной Мушке бороться с ними!.. А что она изо всех сил боролась, это видно было.
Она металась. Она поминутно поворачивалась, падая то на спину, то на бок, то на живот. Она поминутно пила, сама цепко хватая со стула стакан с водой... Может быть, ей казалось, как это кажется в ночных кошмарах, что за нею гонятся страшные, и она бежала быстро-быстро, как люди бегают только на экране кинотеатра или во сне.
Но она бредила:
- Крадут! Крадут!.. Сторож сидит, а они крадут!..
- Что крадут? - спросил Максим Николаевич.
- Вино, - ответила она тише.
И, видя, что она понимает, он спросил:
- Мушка, тебе больно?
- Болит!
- Где болит?
- Вот!
Она только показала куда-то на грудь, шевельнув рукою, но в это время перевернулась снова как-то мгновенно, невесомо, бескосто...
- Ах, Мушка, Мушка!.. Зачем же ты пила сырую воду? Если бы ты не знала, но ведь ты же знала, что нельзя!.. Эх!..
Она притихла, но вдруг снова взметнулась за стаканом - стакан был пуст.
- Воды!
- Воды тебе?.. Сейчас... Я сейчас!..
Про компрессы он вспомнил. Намочил полотенце, приложил, но отдернул руку: страшно стало, как же она выносит это!
А она, жадно напившись и переметнувшись снова, заговорила отчетливо:
- Крадут! Крадут!.. Ведь там же сидит он, а они... как же они крадут?
- Кто сидит?
- Он... Сторож...
Трудно стало дышать Максиму Николаевичу.
- Сторож-то сидит, - сказал он с усилием. - Вот он, сидит твой сторож, а они крадут тебя... мельчайшие!.. Ах, Мушка, Мушка!..
Уж стало темнеть, когда пришла Ольга Михайловна.
- Ну что? Как? - с большой тревогой, едва отворив дверь.
- Бредила... Теперь забылась. Пила воду... Я клал компрессы...
- Ну слава богу!
Когда выкладывала на стол пузырьки и пакетики, руки у нее дрожали, пузырьки не хотели стоять и валились.
- Спирта я не взяла... и вина тоже... Можно взять у Дудки, - он в подвале работает... им вином платят и спиртом... Недалеко от Дарьи живет... А мы молоком ему уплатим... Задолжала в аптеку семь миллионов.
Она ушла тут же, а он начал рассматривать пузырьки и пакеты, но камфары - того, что он припомнил, - не было.
Он вышел на террасу прямо против заката; закат был огненный. Ряд кипарисов внизу, на даче Ашкинази, врезался в него снизу, как черные зубы. Две вороны, ныряя, летели куда-то спеша и каркали как-то очень странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27